Прощание со Славянкой

Сосед помог Колыхалычу выбраться на балкон. Подставил табурет, накинул фуфайку:
- Сиди, гляди. Сейчас привезут.
* * *
Когда к нему подкралась старость, Николай Михайлович не заметил. Как-то не ощутил он её, подлюку. Сосед Пал Саныч говорит, что старость - не количество прожитых лет, а состояние души. Может, оно и так? Ему виднее, он книжки пишет. Хотя, тот еще чудак. У самого стеллаж во всю стену никому не нужными книжками заставлен, а он еще и свои печатает.
Когда старым стал?
В поликлинике, когда участковый терапевт, взметнув брови, заявила: «А чего вы хотите в вашем-то возрасте!?».
А, может, в Пенсионном фонде, когда про срок дожития узнал? Опять же дед Митрий, сверстник его Митька, тремя годами раньше помер. У него срок дожития короче или истек быстрее? Так, и то, Митрий и пил, и курил, и женщин любил без меры. Тем, наверное и укоротил себе срок-то.
Или когда зять свою старую электробритву подарил: «Она еще работает, на твой век хватит».
Вот и на садовом участке не саженцы посадил, как тот старик в рассказе Льва Толстого, а туалет новый построил. Старому-то человеку оно как бы более надобнее.
Видать, старость-то "не за плечами", а «на плечах» уже.
А после его Колыхалычем стали кликать. Обиделся. Подумал, что Колыхалыч от слова «колебать». В те времена оно превалировало в обиходе, так же, как сейчас слово «блин». «Заколебал ты меня, слушай», говорил сильный слабому и предпринимал меры, чаще всего болезненные для последнего. Обиделся за «Колыхалыча» искренне, как в детстве. Опять же, не зря говорят: «Что малый, что старый». Не раз порывался спуститься с четвертого этажа своей хрущёвки, подойти к тем самым старикам, что «всё также стучат в домино», сгрести в кучу костяшки перед самой «рыбой» и спросить, нависнув над столом: «Ну, так что деды, кого я тут заколебал, заколыхал?».
Слава от греха отвела, пояснив, что Колыхалыч, это сокращенное от имени-отчества, ниКОЛай мИХАЛЫЧ. А и то, правда. Живут же на свете Пал Палычи, Сан Санычи, Лексей Лексеичи. Сосед вон, Пал Саныч. Ну и Колыхалыч из той же песни слово. На том и успокоился.
Слава это жена его. Таким именем одарил её отец при рождении в 1950 году. В те времена взрослые уже Кимы (Коммунистический интернационал молодёжи), Владлены (Владимир Ленин), Нинели (Ленин наоборот), Октябрины и прочие, сами названные так в будоражащие умы послереволюционные годы, давали своим детям имена, связанные со значимыми событиями в стране. А память о страшной войне, закончившейся трудной, дорогой, но славной победой, еще была, ох как, свежа. Славой и назвал ее отец. Он, вспоминала Слава со слов матери, был воспитанником Болшевской коммуны, играл в духовом оркестре, который создал Василий Иванович Агапкин, и считал себя его учеником. Стал, как и Василий Иванович, военным музыкантом и дослужился до дирижера оркестра. Женился. Семья квартировалась в офицерском городке того самого Болшево. Отец с младшей из детей Славой бывал в гостях у автора знаменитого марша. Эти поездки в Хотьково она помнит смутно. Взрослые сидели за столом, разговаривали, пели песни. Она, как-то так получалось, запоминала многие из них и, играя в уголке с куклами, непроизвольно подпевала взрослым. Заметив такой курьез, те решили послушать ее в сольной партии. Поставили на стул, и она пела взрослые песни, сколько запомнила. Всем понравилось. Смеялись от души. Дома отец разучил с ней по куплету из двух разных песен на один мотив. Спела в гостях. Дядя Вася очень разволновался и в следующий приезд встретил гостей словами: «Вот и наша Славянка приехала». Так и стали ее звать Слава-Славянка. Много позже узнала, что песня на один мотив с разными словами, был не что иное, как знаменитый марш «Прощание Славянки» в вариантах слов Владимира Лазарева и Аркадия Федотова. Для дяди Васи и отца марш «Прощание Славянки» был священнее «Интернационала».
Когда дядя Вася умер в 1964 году, случайное это совпадение или нет, у отца начались неприятности по службе. Сначала он приходил домой, расстроенный. Рассказывал матери, что кому-то вдруг понадобилось вспомнить, как на международном фестивале молодежи и студентов в пятьдесят седьмом году он акомпонемировал какому-то седовласому иностранцу, исполнявшему исполнявшему на русском языке «Прощание Славянки» в разных версиях, а именно студенческого батальона добровольческой армии Деникина и «Сибирский марш» армии Колчака. Это была главная вина отца перед партией и правительством. Он ходил озабоченный, стал раздражительным. Говорила уже мать, а он только слушал. Осунулся, почернел. Умер в госпитале, пережив своего учителя на два года.
В шестнадцать лет, в переходный возраст она осталась без отца: советчика, наставника, защитника. Их с мамкой, старшими братом и сестрой переселили из военного городка на окраину Болшево в старый деревянный двухподъездный дом на задах Дома Стройбюро. Порядки в старом поселке, в их грязном, загаженном дворе резко отличались от быта воинского городка. Брат связался со шпаной. Сестра после окончания восьми классов поступила в училище, окончила и подалась вслед за женихом на строительство БАМа. Славе повезло больше. Она выучилась в техникуме на технолога швейного производства и, проработав три года на Щелковской швейной фабрике, была откомандирована на вновь открывшуюся фабрику «Пермодежда». Единственное наследство, полученное от отца, музыкальный слух. В техникуме и на производстве участвовала в художественной самодеятельности, пела в хоре, в группе солистов и, однажды исполнив марш «Прощание Славянки» соло, часто пела его на районных и городских смотрах художественной самодеятельности. В техникуме нет, а на фабрике к ней вновь вернулось ее Слава-Славянка.
Все это он знал из воспоминаний жены.
Видимо жизнь на Болшевской окраине среди шпаны, бичей и проституток, которые вовсю использовали благоприятный фактор ближнего Подмосковья, сформировала характер Славы-Славянки. Со всеми была ровной, слабых не обижала, сильным не перечила. С людьми ладила: и в чужую душу не лезла, и в свою не пускала. Милости ни от кого не ждала, а если просили пособить в житейских делах, помогала. Добро помнила, а подлянки и предательства не прощала.

Со Славой его свел случай. Опять же верно глаголет сосед Пал Саныч, что череда случайностей и есть судьба. Что ж, судьба так судьба. Пусть будет так. Расписались, сыграли свадьбу. Жили в бараке. Когда его снесли, получили две комнаты в трехкомнатной квартире. На подселении старушка древняя и одинокая. У Николая со Славой сын и дочь. Когда старушку Бог прибрал, удалось заполучить комнату себе. Дети-то разнополые, по закону положено. А там приватизация.
Так бы и жили, как все «ничего да потихоньку», но после очередной смены в чехарде партийных вождей, грянули долгожданные перемены. Пронеслась по стране «лихая тройка Миша-Рая-перестройка» и, ввергнув страну в пучину «лихих девяностых», растаяла на горизонте. «Долгожданные» оказались фатальными. Фабрики позакрывались, заводы приватизировались. Народ - на улице. Водка – рекой. Еда – «окорочка Буша». Жить можно, были бы деньги. А их нет. Народ подался в «челноки». Слава «помела по амбарам, поскребла по сусекам» и, набрав достаточную сумму, подалась туда же вслед за подружками. Рыночную экономику освоила быстро. Промышляла одеждой. Знания швейного производства пригодились – брак определяла сразу. Всучить ей «шнягу» не получалось ни у кого. Импортную одежду возили из Польши или меняли в Турции на бензопилы «Тайга», а ширпотребом отоваривались в Москве. Было время над стадионом «Лужники» олимпийский флаг развевался, но ушлые люди превратили его в перевалочную базу и название придумали в духе времени «Лужа».
В самом начале «лихих девяностых» он тоже остался без работы. Попробовал втереться в рыночную экономику, не получилось. Мозги не так устроены. Помотался по разным ООО, ИЧП и сник. Товарищ помог устроиться на железную дорогу. Кабала, конечно, но деньги платили хорошие и исправно. Жизнь наладилась.
Подняли, «поставили на ноги» детей. Сыграли две свадьбы. Приобрели машину, садовый участок, где Николай сам построил небольшой уютный домик.
Как бы вписались в капиталистический образ жизни.
Но начались у Славы буржуйские штучки-дрючки. Поездки с коллегами в Турцию сначала за товаром, затем для налаживания деловых связей. Как само собой разумеющееся, решение деловых вопросов совмещали с отдыхом: морские купания, по вечерам бары и кофейни с кальянами. Дома - налаживание отношений с поставщиками и клиентами в ресторанах, корпоративы с коллегами «манагерами». Первое время на коллективные праздники приглашали жен и мужей. Нервы у Николая сдали быстро.
- У вас, что там за шарага? У вас, что как в буржуйском кино: поцелуйчики, обнимашки, обжимашки.
- Все как у культурных людей, людей высшего общества, знающих себе цену. Вы же при встрече тоже обнимаетесь и целуетесь.
- Мы друзей, если рады встрече, обнимаем за плечи и щекой к щеке прикладываемся. А у вас мужики обнимают сотрудниц за задницу и целуют в шею или в оголенное плечо. По-русски это называется «лапать».
- Не парься, милый. Это всего лишь дружеские отношения. У нас полное равенство, дружба и доверие.
Так и было, пока бизнес налаживали. А когда наладилось, обустроилось и сложилось, появилась невостребованная прибыль. Ее делить, однако, надо. А как делить, поровну или по справедливости? Ну и началось. И куда это пропали дружба, доверие, компанейская солидарность? Рассорились вдрызг. В результате одни забрали «свои куклы», другие «свои тряпки» и разбежались.
Почему Слава рассорилась с подругами, Николай не понял. Спросил.
- Завидуют, - коротко ответила супруга.
Она действительно превосходила их в понимании сути торгового процесса, в прогнозировании спроса, в анализе ситуации и в познании тонкостей швейного производства. Но раньше-то, когда у нее дела шли лучше, и она от проведенных ею сделок получала больший процент, разве не завидовали? Среди подруг всегда есть и завистницы, и те, кому есть за что завидовать. Но это не повод, чтобы ломать давно сложившуюся дружбу. И подружки что-то явно скрывают, с усмешкой поглядывая на него.
Так бы оно и ничего. Но при дележе ей досталось больше, чем другим. И, кроме того, она сумела вывести активы фирмы так хитро, что потом совместно с двумя компаньонами стала их совладелицей. Наверняка, это и явилось причиной обиды, зависти и ненависти ее бывших товарок. И они потихоньку, помаленьку начали «сдавать» бывшую подругу при каждом удобном случае.
Одна поведала как в Турции Слава «трясла титьками» перед мужиками. Другая, про ее шашни с племянником их работодателя армянина.
Действительно, Слава однажды утром предложила сдать одну пустующую комнату в их квартире коллеге Артуру, молодому амбалу кавказской национальности. Ответ потребовала немедленно. Что за спешка? Успел подумать: ему на работу к восьми, а им к десяти. Он в семь утра из дома, а у них еще два часа свободного времени. Возникшая в мозгу картинка заставила вздрогнуть и произнести твердое «нет».
- Такой богатый стал, если лишний рубль не нужен?
- Такой не нужен.
Собрался и ушел на работу.
Третья просветила о «закидонах» с попутчиками в поездах, когда подруги возвращались с товаром из столичной «Лужи», и про сожительство с «гастарбайтером», которого Слава наняла на отделку садового дома.
До этого он терпел все её выверты, и жизнь семейная текла соразмерно их доходам и желаниям. А тут, переварив полученную информацию, Колыхалыч вскипел. Стал вспыльчивым, раздражительным, мог разораться по каждому поводу, опустился до грубого мата в общении с женой. А когда ему выдали про «гастарбайтера», хлопнул дверью садового дома и перебрался жить в квартиру. Всё рухнуло в один момент, породив проблемы, где жить и куда девать машину, которая ему уже не нужна.
Оказалось, ситуация не как в той рекламе «имидж ничто, жажда всё», а наоборот: имидж всё, а остальное ничто. Пыль и паутина, которую можно смести одним взмахом веника. Мозги вправил сын. Родители его жены «продвинутые» люди. Он заместитель директора по общим вопросам солидной фирмы. Она имеет секции в раскрученных торговых центрах. И своих сватов, то есть его родителей-простолюдинов терпят только из-за их имиджа добропорядочных, любящих и уважающих друг друга супругов. У самих-то с этим делом – швах. Ох, и позлорадствуют они из-за размолвки Николая и Славы. Высказал опасение, что из-за этого не только его семья может распасться, но и у сестры муж «с катушек слетит».
Не смог отец благополучию детей навредить. Согласился. Сын подытожил:
- Спасибо, отец. Ты не один такой. Все так живут. Прими, как должное, и успокойся.
А что тут скажешь? Его-то половая жизнь началась не самым удачным образом. У всех так, а у него наперекосяк.

Первый урок он получил летом после окончания школы. Тот же Митька одноклассник предложил «романтическое лето», до неминуемого осеннего призыва в армию устроиться матросом на теплоходах местных пассажирских линий. Митькин отец работал диспетчером в речном порту и вполне мог помочь «романтикам». Дело сладилось - одного матросом на один теплоход, другого - на другой.
Работа понравилась. Новые места. Новые люди. Команда теплохода разновозрастная, но дружная. Старшие на судне: капитан, капитан-дублер, штурман. Три рулевых-моториста (рульмотами их звали) и столько же матросов. Три вахты. В каждой старший, рульмот и матрос. Длительность вахты «восемь через восемь». Две вахты в рейсе, одна на берегу. Рейс – двое суток. Два рейса отходил, два дня дома. Освоился быстро.
Был на судне еще один человек, не прописанный в судовой роли. Виктор практикант с последнего курса речного училища. Занимал отдельную каюту, вахты не стоял. Парень молодой, из себя видный. Но команда относилась к нему почему-то настороженно, как к неизбежной докуке. Как к родинке на носу: и докучает, и удалить нельзя. Заметил Колька, место в своей каюте практикант предоставляет женщинам, которым не хочется коротать ночь в общем салоне третьего класса. Интересно, за плату или за интим? И как он их находит?
Попробовал сам и, о радость, получилось. Вечером подошел к одиноко стоящей на палубе молодой женщине, слово за слово, познакомились. Холодно. Предложил укрыться в коридоре первого класса. Согласилась. Колька каюты проверил, может, хоть одна случайно открыта. Нет, заперты все. Прижал к стене, чмокнул пару раз в щёку, в губы. В кино так видел. Поняла, что мальчишка ещё не целованный. Ну и научила, как целоваться надо. Больно губы-то было, а смолчал. Ободренный, дал волю рукам. Попробовал задрать юбку, не получилось. Узкая очень. Расстегнул кофточку. Ручонки его шаловливые под блузку пустила, а расстегнуть бюстгальтер не дала: «Ага, сейчас. А застегивать кто будет?». Куда там застегивать. Он расстегивать-то не знает как. В школе тискал девчонок по углам. Те отбивались, визжали. Какие там лифчики, трусики. В кино для взрослых, куда Кольку стали пускать год назад, женщин в бюстгальтерах показывали, а как эти всякие пуговки-крючочки на ощупь расстегивать, нет. Стянул бретельку с плеча, чмокнул в нечто упругое, что чашечка оголила. Аж дрожь по телу.
А у самого уже мечты-планы. Через полчаса будить сменщика на вахту. Еще через полчаса тот Кольку сменит. С ноля часов до восьми утра матросская каюта в его распоряжении. И там всю ночь с ней…
Как гром средь ясного неба дважды звякнул колокол судовой сигнализации. Это значит, что вахтенного матроса вызывают в рубку. О, черт!!! «Подожди тут», - и метнулся по лестнице наверх.
В рубке один рульмот Ильич. Капитан куда-то вышел.
- Колька, ты, как я заметил, к девахе, что в Рябинино села, клеился. Поди, уже и облапал всю. Кстати, ее Тамарой зовут. Через час сменишься и в каюту поведешь? Она, конечно же, согласна. Так имей в виду, она с мамкой едет.
- Ну и что?
Откуда Ильич узнал про «деваху» да еще и имя знает?
- А то, что Томка с тобой и в каюту, и в койку. А через часик, мамаша её туда же заявится. Всплеснет радостно руками, поздравит: «Совет вам да любовь» и тебя зятьком повеличает.
- Ага, щас! Обломается.
- Это тебя обломают, если заерепенишься. Вахтенного призовет, кэпа поднимут, чтобы засвидетельствовать или ваше обоюдное согласие, или факт свершенного тобой насилия. А то и справочку о беременности через пару месяцев предоставят. Вот тогда тебе от ЗАГСа никак не отвертеться. И пойдешь ты в армию женатиком-папашей. А Томка с ребеночком будет у твоей мамы в городской квартире проживать. На выходные к своей будет ездить и опять же с нами. Как тебе такой расклад? Готов ты к такой жизни?
Что-то худо стало Кольке. Уж больно сюжет, рульмотом нарисованный, показался реальным.
- Так что выбрось это из головы. Сменишься, бегом в каюту и спасть. Если уж совсем распалился и невмоготу, вздрочи и спи спокойно. Иди, смену буди.
Тут Колька обиделся. Тоже мне, нашел онаниста. Но время - половина двенадцатого, пошел сменщиков поднимать.
Перед тем, как отправиться на отдых, прошелся по палубе вдоль окон салона третьего класса. Из темноты каждое окно освещенного салона, как телевизор. Тамара сидела у окна противоположной стены и о чем-то разговаривала с толстой теткой. И вправду мамка ее?
В восемь утра снова на вахту. В девять тридцать точно по расписанию прибыли в порт. Пришвартовались. Приняли с дебаркадера мостки. Пассажиры пошли на выход. Тома вышла с той же толстой теткой. На него сизогубого даже не глянула. Синева от засосов сошла с губ только через сутки.
В детстве Колька насмотрелся на мух, сдохших на сладкой липучке. Значит, за «сладкое» приходится платить? Сообразил, от какой беды отвел его рульмот Ильич.
Тогда он испугался впервые.
Отслужив положенные два года, вернулся домой. Поступил в институт.
Студентов отправили на сентябрь в колхоз убирать с поля картофель. Второй урок там и получил, познав, что такое женщина в постели.
На зернотоке женщины с кондитерской фабрики трудились. Повезло: и в городе полезные, и «сладких» средь них немало было. С одной Колька на следующий же день познакомился. Сама покинула клуб с ним во время танцев, без лишних вопросов «куда и зачем» дошла до сеновала и с легкостью поднялась по лестнице. Колька фонариком посветил, уютно улеглась на расстеленный по сену наматрасник.
Как отвалился Колька, шепот в ухо: «Милый, теперь я твоя навеки».
Он умел выходить из сложных ситуаций и преодолевать чувство страха. Армия многому научила. Но тут стало страшно. По-настоящему страшно.
В студенческие годы Николаю приходилось «глотать кишку» для забора желудочного сока в поликлинике. Уже сказано медсестрой «раз-два-три», и тобою сделан нужный глоток, при котором конец трубки вошел в горло. Медсестра, ей же быстрее надо, потому как у нее еще таких бедолаг по кругу четверо сидит, бесцеремонно толкает и толкает эту «кишку» в твое нутро. И противно, и блевать охота, и слезы из глаз, а не скажешь: «Хватит, прекрати». Остается только сопеть носом и тоскливо думать: «И нафика я на это согласился».
Вот и тут: страх вползал в него словно резиновая трубка: противно, непреклонно, невозвратно. В голове крутились варианты ответов: «Почему навечно? Не надо навечно» или «Извини, дорогая, мы так не договаривались». Ответов злых, неправильных. А правильный: «Милая, я тоже рад нашей встрече!» застрял в горле.
Видимо, она восприняла молчание, как знак согласия.
Он не видел, как она встала, подтерлась трусиками и, подняв куртку, сунула их в карман. Оделась.
- Проводи, - и направилась к лестнице.
Посветил фонариком. Спустились по той же лестнице. Провожать-то, проулок между огородных изгородей до соседней улицы. Он молчал. В горле - сушь, и драть его словами не хотелось. Почему молчала она, не знал. Поцеловала в губы горячо. Чуть поджал их, чтоб к утру не посинели.
Расплата за «сладкое»? И не слишком ли высока она за пару минут сладострастных судорог? Опять вспомнились мухи на липучке. Жизнь казалась конченой.
Он вдруг осознал, что вторгся не только в чужую плоть, но и в чужую жизнь, чужую судьбу. Вторгся в чужую, а поломал свою. Получается, что сейчас эта не то Любка, не то Людка, а девчонки в клубе так и вовсе пару раз Люськой окликнули, будет распоряжаться не только его телом, но и его мыслями, планами. Не только мелькать перед глазами "туда-сюда», как говорил доктор Лукашин в известном фильме, но и строить его жизнь не как хочется ему, а как удобно ей.
Или, перефразируя общеизвестное, мы действительно в ответе за того, кого поимели?
Летом перед школой Колька нашел котенка. Рыжий маленький комочек сидел в траве под забором и жалобно пищал. Пройти мимо никак. Дома по совету дедушки налил в блюдце молока и покрошил хлеба. Котярка вылизал все. Колька добавил. Тот и добавку съел. Отвалившись, смешно переваливаясь на хилых лапках, перебрался под кровать, где и обдристался. Еще и поссал пару раз до мамкиного прихода. Её приговор был суровым: «Ты его приютил, ты за него и отвечай». Колька полез под кровать с мокрой тряпкой. Найденыша переселили в сени.
На зиму Мурку (половую принадлежность определила мамка) пустили в избу. Дедушка сколотил и наполнил песком ящичек. По малому кошечка ходила в песок, а по большому — под кровать. Уходя в школу, Колька выбрасывал ее в сени.
К лету мамка купила цыплят. Большую картонную коробку с ними накрывали старой тюлевой занавеской, прижимая от ветра дощечками, и ставили во двор на солнышко. Мурка любила сидеть на досочках и смотреть, как внизу суетятся желтенькие комочки. Подросших цыплят подсадили к пестрой курице-квохтушке, и они под ее приглядом бегали по двору. Пропал один, потом, другой, затем третий...
Сосед Хромой Володя, возвращаясь с рыбалки явно выпивши, хитро подмигнул сидящему на лавочке Кольке и пропел, как ему, наверное казалось, задушевно: «Где ты, моя Мурка, где ты, дорогая?». А она исчезла.
Случайно узнал Колька, что Хромой Володя, получив от матери «чокушку», унес Мурку с собой на берег. Там привязал ей камень на шею и бросил в реку.
Жалости не было. Отвечать за пригретую им Мурку он устал.
Два дня Колька не появлялся в клубе. Возвращаясь с поля, зашли на ток. Парни позубоскалить, а он так, за компанию. К нему тут же подлетела Любка-Люська: "Что в клуб не ходишь?". Пожал плечами: "Приду". Там все и решилось. Слезы, истерика, угрозы разборками с её старшим братом по возвращении в город.
А в понедельник половине фабричных прислали подмену, и его "проблема" убыла в город.
С глаз долой - из сердца вон. Но недавний страх настолько прочно засел в Колькином мозгу, что ни армейский опыт и никакие уроки не помогли его преодолеть.
Добила Кольку студенческая вольница, где каждому «этот сват1, а тот молочный брат2». Оказалось, что самостоятельность и вольность особенно для студентов, проживающих в общежитиях, богата не всегда приятными сюрпризами. И если порцию «Трихопола» или таблетку «Метронидазола» можно было выменять у старшекурсников на пачку сигарет, то от более серьезных проблем приходилось избавляться в стационарах. И как ни рассказывал вновь появившийся после месячного перерыва на занятиях студентик, что лечился от воспаления лёгких, всем было понятно, что этот месяц он провел в венерологическом диспансере. Колька слыл смышленым малым, предпочитал учиться на чужих ошибках, и столь сложные жизненные ситуации его миновали.
Да, понимал он, запретный плод сладок, но не слишком ли высокая плата за пару минут сладострастных судорог?
Женившись по любви, об удовольствиях на стороне и не думал. Заводить романы с сотрудницами стеснялся, так как у многих тут же трудились их мужья. Крутить любовь с матерями-одиночками опасался, учитывая свой плачевный юношеский опыт. Возникающие фантазии, навеянные рассказами коллег в курилках и просмотром порнофильмов в видеосалонах, реализовал дома, получая всё в полном объеме, безотказно и задаром. Зачем тогда тратить время и деньги на то же самое на стороне? И опять же тот самый страх, испытанный в юношеские годы. Он выползал всякий раз, когда глаза женщины лучились ожиданием счастья, учащенно вздымалась грудь и обвораживала улыбка. Боязнь того, что некая дамочка, удовлетворив свою похоть, взбаламутит тихий омут его семейной жизни, делала его косноязычным, пассивным и гасила либидо.
Так песнь его сложилась. А из песни слово не выкинешь.

Задумался Николай после разговора с сыном. И благополучию детей вредить не хотелось, и жить «с чащей развесистых рогов на голове» паскудно. А порознь как, если с самой свадьбы все общее, единое, неделимое? Летом, допустим, она на даче живет, он в квартире. Он дома один справится, а она там одна с садом и огородом? А зимой кому и куда выметаться из квартиры? Или жить каждому в своей комнате, встречаясь на кухне, как квартиранты? Это, чтобы не разбегаться. Чтобы видимость крепкой семьи и дружной, любящей пары создавать.
И так предполагал и этак, а разговор с женой все же состоялся. Обобщил полученную от ее подруг информацию о бл…стве и выложил супруге. Огорошила спокойствием:
- Ну и что? Тебе-то от этого какой урон? Плохо живется? Чего-то не хватает? Обстиран, накормлен, обихожен. Дома порядок, белье и посуда чистые. Ты что ли этим озабочен? Покушать чего вкусненького – извольте. В постель захочется – нате вам по первому желанию. Не нравится? Да за ради Бога, иди на все четыре стороны! Только подумай сперва, оглянись. Тут всё, как на ладони. А там? Без бабы тебе все равно никак. Ну, приютит какая, пригреет, приласкает. Обмякнешь, приживешься. А у нее сын наркоман. Или дочь в тридцать лет уже мать-героиня. Внуков семеро по лавкам и опеку над ними брошенными надо оформлять. Кредитов выше крыши, и дом заложен? А ты-то в той семье уже опора. А то, как подруга рассказывала, пригрела одного неприкаянного, а ночью в квартиру ее бывший, пьянь беспробудная ломится. Соседи милицию вызвали. А хахаль-то ее женатым оказался. Жену по путевке в Египет отправил, а сам по бабам шлынданул. А тут очевидцы, документы, опросы, протоколы. А Вы, гражданин, тут по какой надобности находитесь? Ну, ты-то ладно, в разводе будешь состоять. Но, все равно тебе это надо? Бл…ь я, говоришь? Так, со своей-то бл…ю проще жить, чем с чужой. Коли знаешь чего ожидать, так и сюрпризов меньше.
Слава всегда отличалась оригинальностью мышления.
Пару дней сомневался, думал. Решили полюбовно: он забывает это нехорошее, мерзкое для любой женщины слово, а она впредь отшивает всех претендентов и забывает фаворитов. Вроде, сладилось все. Только заметил Колыхалыч, что целовать жену желание пропало, и флиртовать перед соитием перестал. Так, погладит по выдающимся местам при удобном случае. Та поймет с полуслова и соглашается. И у неё томление пройдет, и он давление организма сбросит, чтоб, как в том анекдоте, на поворотах не заносило.
Как-то все угомонилось, «устаканилось». Забылось. Так и жили, больше по привычке, чем по любви.
По статистике век мужской короче женского и мужья в России отходят в мир иной раньше жен. Колыхалыч верил статистике и предполагал, что и ему не избежать такой участи. Коли так, то вместо последнего «прости-прощай», проклянет супругу. Пусть, оставшись веселой вдовой, как в оперетте, и богатой невестой, как в кино, «отрывается» по полной. Ему уже и не видеть, и не знать, и не расстраиваться. Но, если случится иное, решил для себя, что в гроб плюнет. Даже процедуру продумал. Попросит всех оставить его одного с усопшей, выйти из комнаты. Откинет покрывало, плюнет, прикроет, и проводить в последний путь не пойдет. Откажется. Кто поймет, хорошо, а кто нет, его заботы. Пусть думают и судачат, что хотят.
Осень расставила все по своим местам. Сентябрь на дворе. Бабы по квартирам заготовками занимаются: крошат, варят, пастеризуют, банки закатывают. Мужики на дачах порядок наводят: прибирают оставленное с лета, рассовывают по углам, прячут по укромным местам, сезон закрывают.
Все в заботах.
Колыхалыч со своими за полдня управился. С черезсоседом о том, о сем парой фраз перекинулся. А тот как бы, между прочим, проинформировал, что этим летом, пока Колыхалыч на рыбалке был по утрам, их «друг семьи» по пути на работу заглядывал к его Славе, «конец смочить».
- Ты что, старый, мозгами двинулся?
- Вот те крест, сам видел, как его машина у выездных ворот с полчасика стояла, а он, как бы чего дома забыл, но не домой возвращался, а к твоей забегал.
Колыхалыч и сам замечал странность, когда с утренней рыбалки возвращался, что Слава его словно в небесах витает. Ни на него, ни на улов не реагирует и каким-то своим внутренним блаженством заворожена. Странным-то показалось, но не насторожило. Они же договорились, что с прошлым покончено, и ради спокойствия детей свято будут хранить имидж счастливой пары. Претендентов – побоку, фаворитов - вон! Значит, он держит слово, а ей все пофик. И что делать? «Э-э-э, мать вашу!» - ринулся к домику «друга семьи».
А он за столом с соседом «сезон закрывает». Бутылочка, закусочка и все как полагается. Сгреб его за ворот куртки: «Сука!». А тот, будто ждал этого случая, доложил, что Славянка его для всех местных мужиков «умненькая девочка, с полуслова понимающая, что от неё хотят и никому не отказывающая». А другой, что за столом:
- Брось, Колыхалыч, не бери в голову. Присаживайся, сезон закроем.
Швырнул мужика в простенок: «Да пошли вы на …» и к двери.
- Эт, тебе туда дорога, - услышал за спиной.
Дверью бухнул так, что пыль многолетняя со стен облаком.
Домой ехал, не помня себя. Даже кондуктору в автобусе вместо проездного скидочную карточку какого-то магазина сунул и долго не мог понять, чего это она визжит, как порося недорезанная. В башке - суматоха вариантов. Набить морду усатому пройдохе? Так, гусарам морды не бьют. Гусаров по щекам хлещут. Последует драка или нет, но сей факт достоянием гласности станет и выплеснется ушатом помоев на семьи его и детей. И то, что они решили скрывать, станет явным. А он сыну слово дал, хранить проблемы семьи в тайне. Поступиться принципом «жена друга – святое» и подъехать к его Анне, сделав вид, что сражен ее чарами? Оттрахать её, типа алаверды «другу». Но там тоже своя «дружба семьями и взаимопомощь». Когда жена черезсоседа остается сидеть с больным внуком в городской квартире, то просит подругу Аню полить помидоры и огурцы в её теплицах. И когда та приходит исполнять просьбу, то черезсосед имеет ее по полной программе. Сам же, ничтоже сумняшеся, делился впечатлениями. Она, дескать, и приходит-то к ним на участок уже без трусиков. Для ускорения процесса, так сказать.
Вариант с «алаверды» показался ему более приемлемым. И посягательств на его свободу не будет, и заразу не подцепишь. Но желания не ощутил. Брезгливость взяла верх. Пользовать лоханку после этого хмыря посчитал унизительным и паскудным делом.
И полетело все кувырком и в тартарары.
Дома скинул куртку, в ванной руки помыл и - на кухню. А Слава - спиной к двери стоит: «Садись, кушать будем» и над столом наклонилась. Окинул взглядом, и вся муть этого дня в голову ударила: «Умненькая девочка, с полуслова понимает и не отказывает». Значит, можно подойти, огладить выпирающее или обнять за плечи, чмокнуть в шею. Поймет, чего от нее хотят, и не откажет? Задрать, стянуть, впендюрить, и рада будет?
Увидел пуговицу на полу. Чего валяется? Непорядок! Нагнулся, чтобы поднять.
Очнулся. Поворочал головой. Пять коек. На трех лежат. На четвертой мужик сидит, жует что-то. Ещё мужик появился. Подошел к пятой койке, вытер руки полотенцем, лег, залез под одеяло, затих. Он шестой, значит. Тетка в белом халате вошла, закрепила пузырек вверх ногами на вешалке у его кровати, воткнула иглу в вену, прилепила. Ушла. В памяти, как на фотобумаге, опущенной в проявитель, медленно появлялись видения: завывания и кряки скорой помощи, люди в рубахах навыпуск, тетка со шприцом.
Оказалось, в больнице он. С инсультом.
Память восстанавливалась долго, эпизодами возвращая в чернуху предшествующих дней так, что врачи замучились давление сбивать. Заведующий отделением даже ультиматум поставил: «Или отрешаешься от былых проблем, или - в нервное отделение». К психам не хотелось. Постарался уйти от воспоминаний. Ощутил, что левые нога и рука куда-то делись. Глянул. Нет, все на месте. А пошевелить не может. Попытался, как в кино про маршала Жукова, силой воли заставить онемевшие конечности двигаться. Не получилось. Наверное, для этого надо маршальский характер иметь.
Выписали. Домой привез сын. Странно, ему же до конца месячной вахты еще две недели. У дочери глаза красные. Уложили на диван. Уехали. Соседка пришла, кашу принесла. Покормила. Муж ее ведро большое с крышкой принес, рядом с кроватью поставил. Табуретку примостил: «Учись сам усаживаться на ведро. Если что, стучи в стену, помогу».
Инсульт, значит. Был человеком целым, а стал половиной. А Славка-то где? Чего глаз не кажет? Из-за нее все, из-за заразы.
Сын появился на следующий день:
- Что, отец, слег? Дошумелся! Говорят, опять с друзьями поругался? Вот тебе и итог.
Память эпизодами возвращает недавнее. Ну ее к лешему, лучше не вспоминать. Сын по квартире ходит, что-то ищет, в ящиках документы перебирает.
- Ты чо ищешь? Мать-то где?
- Умерла мама. Где ее паспорт и ваше свидетельство о браке? Наше кладбище закрыто. Только к родственникам хоронят. Могут к деду с бабкой подхоронить. Для этого свидетельство о вашем браке требуется.
Наверное, опять отключился. Сын уже у дивана на стуле сидит.
- Сынок, разве можно так? А тебя, значит, с работы на похороны отпустили. Ну, тогда и моих дождись, не уезжай. Ты, хоть, скажи, что да как?
- Ты в больнице лежал. Она у Ольги жила, с детьми занималась. Плохо ей стало. На скорой увезли с сильной головной болью. Лечили, лечили, потом руками развели, дескать, что могли, сделали. Лучше не будет. Забирайте. Ольга ее к себе опять увезла. В ванной помыла, постригла. Утром ребят в школу отправила, сама на работу. Договорилась на работе, чтобы маму сюда помогли перевезти. Домой вернулась, чтоб ее собрать, а Лешка, говорит, что бабуля не просыпалась. Ну и все. Милицию вызвали, акт составили и – в морг. Три дня меня ждали. Завтра похороны.
Завтра. Значит, она уже четвертый день лежит там. А он здесь ждет, когда замок клацнет и дверь откроется-закроется, и зайдет его Слава-Славянка... Не зайдет. И никто ни словом, молча ходят.
- Сынок, а проститься-то как?
Пожал сын плечами.
- Никак, пап. Уже никак. Ее к подъезду привезут, чтоб старушки попрощались. А тебе - только с балкона. Гроб в квартиру не поднять. Не повернуться, не развернуться. Да и тебя вниз-вверх тягать некому. Я да сосед остались. Остальные – старичье одно. Ты уж, прости. Так получилось. Ты пока побудь здесь. Соседи за тобой присмотрят. С ними договорились, заплатили. Маму похороним, решим, где тебе быть.
Так вот она старость-то, когда пришла. За тебя всё решают.
* * *
Прохладно, однако. Голова и спина еще ничего в фуражке и в фуфайке, а живая нога мерзнет.
Из-за поворота вывернул черный микроавтобус. Проехал мимо дома, развернулся на площадке в его торце и, вернувшись, остановился у подъезда. Из фургона выдвинули и поставили на заранее приготовленные табуретки гроб. Лица её не видно. Она ли там, мелькнула мысль. Очки остались в комнате. Да и в них с четвертого этажа не распознаешь. Собравшиеся старушки подходят по очереди, кладут в ноги цветы и денежки, дотрагиваются до покойной, крестятся, получают поминальный платочек и отходят. В подобной церемонии он не раз был участником. А сейчас зритель. Сидит вот так и с высоты четвертого этажа через железные прутья наблюдает, как другие прощаются с его Славянкой. Безучастный, лишенный возможности последний раз дотронутся до когда-то любимого лица. Он не видел ее болящей и усопшей. И мелькнула мысль, может, не она в гробу. Может, это чужие похороны. Кто-то что-то перепутал. И она там среди прощающихся. Похоронят, помянут, и его Славянка скоро дома будет.
Какое-то время спустя, гроб снова поместили в катафалк. Скорбный кортеж медленно покатил к выезду из двора.
Он вдруг осознал, что увозят не просто гроб, коих он проводил немало, а его Славянку, его половинку. Привычная, пусть не всегда радостная жизнь закончилась. Когда хоронили кого-то из друзей или их жен, он даже не задумывался над тем, как будет жить и как живется тому другому, оставшемуся. И вот пришло его время, его одиночество. Всё, что они обустраивали вдвоем, казалось за длинную, а оказалось короткую жизнь, осталось никому не нужным. У детей все свое. Родительское распродадут. Привычный уклад рухнул: никто не разбудить к завтраку, не заругает за не заправленную постель или оставленные не там тапки. Сейчас он сам будет распоряжаться своим временем, своими одинокими днями. Будет…
Не тщи себя глупыми надеждами. Что ты можешь, половина человека? Сын сказал: «Решим, что с тобой делать». Они будут распоряжаться твоим временем, а не ты. Вспомнил, о желании плюнуть в гроб... Может, сейчас вслед между прутьев…
Замер. А надо?
И снова вскипело прежнее. Оставшаяся половина памяти вернула в прошлое.
Как-то в бане Слава продемонстрировала свой лысый лобок: “Твоими стараниями волосики стерлись». Глянул на свой. У него-то не стерлись. Растут, кучерявятся. Помнится из школьных уроков физики, предметы из однородного вещества при трении одинаково стираются. Да и опыт его, как механика, подтверждает. Если у нее износ полный, а у него нет, значит и шоркали ее лобок много чаще чем его. Ладно, где-то за морями «титьками трясла», в поездах сибирякам и дальневосточникам проходу не давала шальная баба. Они его не знали, Бог с ней. А для друзей и знакомых-то, какого черта «умненькой девочкой» стала? И это после обещания детям хранить их семейный покой! С друзьями и знакомыми трахалась, унижая его, как мужика и презирая, как мужа... Ухнуло в голову. Надо!!! Плюнул!
Там что-то «квакнуло». Повернул голову резко влево-вниз. Внедорожник распихивал зазевавшихся старух по обочинам. А у него поплыло перед глазами, закачалось. Прилечь бы. Так, табуретка же под ним, а не кресло. Сунулся головой вперед, уткнулся лбом в балконное ограждение.
Сосед вышел на балкон:
- Айда, Михалыч, обратно.
Безмолвствует Колыхалыч, упершись лбом в ограждение балкона, пальцы правой руки вцепились в прутья.
Комочек вязкой слюны, зацепившись за перила, висит белой сопелькой на фоне серого низкого неба.

1. Сват» (студенч.) - студент, познакомивший друга со студенткой, с которой тот впоследствии переспал.
2. Молочные братья (студенч.) – студенты, переспавшие с одной и той же студенткой.
3. Черезсосед – сосед моего соседа.