Песня, которая исчезает в пятницу

ПРЕЛЮДИЯ В ТОНАЛЬНОСТИ ПУСТОТЫ
Шагая после работы, в одном из закоулков стоял маленький магазин, с неоновой вывеской в виде ноты, недолго думая я решил зайти.
Магазин напоминал склеп для звуков. Виниловые пластинки, покрытые плесенью и пылью лежали вперемешку с разбитыми метрономами, нотными тетрадями, книгами. Старик с лицом, изрезанными морщинами - нотными линейками, протянул мне старый проигрыватель. Оставив узоры пальцев на слое пыли, похожие на партитуры Чайковского.
- Он играет тишину, - скрипом произнес, словно игла по старой пластинке. Триста тысяч. Но берите днём – ночью он… меняет голос.
Я достал три тысячи йен. Когда я взял аппарат, его рука будто дрогнула.
- Вы ведь тоже теряете их? – спросил он, указав на мою тень, которая вдруг сжалась до размера ноты.
Дождь за окном ритмом отыгрывал ритм «Strange Fruit».
Квартира встретила меня запахом пепла и сырости. Я поставил проигрыватель рядом с фотографией матери – той самой, где она курит сигарету, прижимая к груди мятую нотную тетрадь. Игла коснулась винила с хрустом ломающейся кости.
Сначала был слышен только скрип – будто кто-то водит смычком по нервам. Потом из колонок хлынуло это. Нельзя назвать это музыкой, мелодией – это была звуковая чёрная дыра, которая высасывала всю реальность из мира. Воздух загустел, до состояния ртути. Чашка на столе с трещиной в форме ноты «рэ» (мать уронила её за несколько часов до своего последнего концерта) задрожала, пытаясь словно сбежать из кухни, нет, из мира.
- Прекрати, - прошептал я, но игла заскрипела ещё громче, выворачивая всё наизнанку.
Чашка не исчезла. Она перестала быть – будто кто-то стер её ластиком из реальности, оставив пробел в форме кофейного кольца.
Шипение пришло из угла. Рыжий кот с белым пятном на лбу, вылизывал лапу, не глядя на меня.
- Ты видел? – голос сорвался на октаву выше.
Кот зевнул, обнажив клыки. Из его горла громко вырвалась нота «си-бемоль», сыгранная словно на расстроенном кларнете. За окном дождь сменил ритм на «Caravan». По пожарной лестнице спускался невидимый джазмен – каблуками отбивая такт.
Быстро схватив диктофон. Была лишь одна мысль, плёнка должна сохранить мелодию, но вместо этого динамики выдали:
- Не доверяй часам отца…
Голос был моим, но старше на несколько десятилетий. Наручные часы (подарок отца на моё 16-летие) сменили направление и пошли назад. Стрелки пустились в пляс, выписывая ноты «К Элизе».
Кот прыгнул на стол. Лапа ударила по кофейному кольцу – оно заиграло. Заиграло маминым смехом, тем самым, что оборвался посреди фразу: «Сыграй на моих похоронах».
В 3:35 ночи я нашёл записку на столе. Чернила пахли жжёной кофейной гущей:
«Правило первое,
Исчезает не случайное, а важное. Но важно ты поймёшь, только когда исчезнет».
Буквы дрожали, как игла на разбитой пластинке.
За окном тени прохожих танцевали вальс. Во главе стоял кот дирижировав хвостом в такт.

Когда, я поставил иглу на поворот, чашка не вернулась. Но кофейное кольцо запело голосом матери, который я не слышал уже несколько лет. «Он придёт за тобой в пятницу», - прошептал кто-то, прежде чем дождь за окном сменил ритм, так похожий на моё сердцебиение.

Я прижал ладонь к кофейному кольцу. Оно было горячим. «Ты слышишь?» - спросил я кота. В ответ из под иглы тишина заполнила комнату – та самая, что громче любого произведения.

глава 2. ДОЖДЬ, СИНКОПИРУЮЩИЙ С ТЕНЬЮ
Тени начали бунтовать на рассвете. Сначала взбунтовалась тень от светильника – она мерцала в такт мелодии, которая меня преследовала везде. Кот сидела на подоконнике, вылизывая тщательно лапу.
- Ты их видишь? – спроси я, указывая на тень от книжного шкафа, которая вдруг начала плясать в такт, «Once Upon a Time in the West».
Кот ответил нотой «ре-диез», сыгранной на расстроенном кларнете.
Дождь за окном ускорил темп. Капли стучали по крыше, как пальцы Телониуса Монка по клавишам.
Где-то в переулке завывала сирена, повторив мелодию исчезновения на октаву выше. Я схватил саксофонный чехол, оставленный вчера девушкой на выходе из станции.

В подземном переходе у станции Сибуя я нашел её. Девушка сидела на ступеньках у выхода из метро, обняв чехол от саксофона с вышитой фразой: «Тишина – это музыка, которую ещё не придумали».
- Твой кот дирижирует дождём, - сказала она, глядя на меня. Он знает, что ты стираешь реальность нота за нотой, ставя иглу на пластинку.
Её голос звучал как вибрато на старой виниловой пластинке. Когда она встала, тени на стене заиграли «Round Midnight» в обратном порядке.
Я хотел спросить, откуда она знает про кота, но девушка исчезла, оставив в воздухе запах маминых духов.

Фотография матери вернулась ночью. Но когда я поднял её, моя тень осталась на месте – точнее, её не стало. Стоя под лампой и смотря в стену, я не мог найти её, нигде. Кот прыгнул на стол и лапой указал на кофейное кольцо – оно пульсировало, как сердце после двойного эспрессо.
- Это ты сделал? – спросил я.
В ответ из проигрывателя раздался пронзительный смех отца – тот самый, что я слышал до его исчезновения.
«Ищи комнату, где играют обратные аккорды» - эхо голоса заполнило комнату.

Я схватил саксофонный чехол, оставленный девушкой в переходе. На внутренней подкладке обнаружил билет с адресом: «Moon, за дверью прачечной». Запах от чехла смешался с ароматом маминых духов – точно таким же, как от сахарной трубочки, которая позже окажется в моём стакане.

Клуб прятался за дверью прачечной, где стиральные машины шумно пели «So What»: Майлза Дэйвиса. Вывеска мерцала, как предупреждение.
Бармен, похожий на молодого Майлза, протянул коктейль «Blue Note»:
- Твоя девушка оставила это. Говорит, ты поймёшь.
В стакане плавала сахарная трубочка повторяющая форму нотного ключа.
Когда я дотронулся до трубочки, пальцы запахли мамиными духами – точно, как вчера у станции Сибуя. «Ищи комнату…» - прочитал я, но бармен скрылся, оставив лишь эхо духовых. Я вышел на улицу, сжимая трубочку в руках. Дождь, сменил ритмя6 тени прохожих выписывали ноты на асфальте, точь как на сольфеджио.
Тень в шляпе замерла, и запах духов усилился, как в тот день, когда она в последний раз нажимала на педали рояля. «Они стирают нас через музыку», её голос слился с шумом дождя. Я протянул руку, и тень рассыпалась на нотные знаки – те самые, что отец писал красными чернилами.

Кот спал на проигрывателе, внезапно он дёрнул хвостом, сбросив чехол со стола. Записка выпала, а кольцо засветилось голубым – в унисон с ритмом дождя. «Правило второе…» - прошептал я, понимая: это отец меня учил когда-то. «Тени нот не сыгранных – паузы в партитуре реальности».

Из саксофонного чехла донёсся шёпот: «Ты следующий». Внезапно голубой свет от кофейного кольца вспыхнул, выжег на столе нотный стан. Ноты, затанцевали переходя в мелодию, которую отец написал в день исчезновения. Кот проснулся, его пятно замигало тревожно. Часы застывшие на 23:59, громко щёлкнули, переводя стрелки на 00:00.
За окном смолк дождь. Наступила тишина. И тогда я услышал новый звук – магнитофонную перемотку, идущую изнутри стен. Кольцо заиграло обратную мелодию, а кот прыгнул на пол, выгнув спину в такт звука.
- «Они стёрли отца. Теперь стирают и тебя», сказал голос из чехла. Я поднёс к уху сахарную трубочку – она жужжала, как жук в коробке. Голубой луч от кольца тянулся к потолку, вырисовывая дверь без ручки, а за ней комнату, где на стене висели часы, играющие Шопена в обратной записи.

Когда я шагнул к двери, кот вцепился когтями в брюки. Его пятно вспыхнуло красным, как предупреждение. Но было поздно – голубой свет влёк меня. Последнее, что я услышал перед тем, как реальность перевернулась, как пластинка в обратной перемотки зажужжала.

ГЛАВА 3: МАГНИТОФОННАЯ ПЕТЛЯ ЗАБЫТЫХ ГОЛОСОВ

Голубой свет кофейного кольца вытянулся в портал. Я шагнул внутрь и холодный ветер, пахнущий старыми магнитофонами, обвил шею, как тугой галстук. Комната оказалась кубом без углов: стены громко дышали, как аккордеон, а на потолке висели часы, играющие Шопена в обратном порядке.
Кот проскользнул за мной, его пятно пульсировало в такт обратной мелодии.
- Здесь стирают не вещи, а звуки – прошептал он голосом отца. Твоя очередь.

Я коснулся стены – она задрожала, выпустив облако лент. Плёнка обвила запястье, оставив ожог в форме нотного ключа. Где-то в углу скрипнул магнитофон, повторяя мои слова: «Не дай им стереть последний такт».

На столе лежал кассетный плеер с треснутым экраном. Когда я вставил найденную в кармане сахарную трубочку вместо батарейки, из динамика полился голос матери:
- Ты должен найти комнату, где время течёт вверх…
Плёнка внезапно порвалась, и комната заполнилась жужжанием нот. Воздух загустел и каждый вдох нёс жгучую боль. Кот прыгнул на стол, его лапа прижала кнопку «запись».
- Не включай! Крикнул я, но было поздно.
Магнитофон начал стирать мои воспоминания: сначала исчез запах маминых духов, потом дата её последнего концерта.
Я вырвал шнур из розетки. В тишине остался лишь ритм часов – тех самых, что отец подарил мне в последний день, когда исчез. Тиканье совпал с пульсом кольца на моей запястье.

В углу комнаты материализовался старый телевизор. На экране – отец, 1990 год. Он ставит метроном на рояль, напевая «My Funny Valentine», но с каждым разом мелодия распадалась на отдельные ноты, как рассыпанные пазлы.
- Он знал про петлю, голос девушки из клуба прозвучал за спиной. Она держала в руках партитуру, где вместо нот красовались фотографии с отцом.
- Каждая запись укорачивает память. Ты хочешь узнать, что будет, когда плёнка закончится?

Её пальцы коснулись экрана. Из телевизора хлынула магнитофонная лента, обвивая мою шею. Голос отца повторял эхом: «Ищи комнату… ищи комнату…» Кот впился когтями в плёнку, разрывая её составные фрагменты.

В 5:55 утра я очнулся в своей комнате. Кольцо светилось красным цветом и жгло, а на проигрывателе лежала новая записка:
«Правило третье:
Каждая запись – это петля.
Чтобы прекратить стирание, разорви её голосом того, кто когда-то исчез».
Кот сидел на магнитофоне, слизывая с лап капли голубой пыли.

Я нажал «play». Из динамиков раздался смех матери. За окном тени звёзд сложились в партитуру с потерянным тактом – там, где должно было быть её последнее «прощай».

Лента внезапно замкнулась в кольцо, обернувшись вокруг моей шеи. Кот дирижировал хаосом, его хвост выбивал ритм последнего правила. Я понял: чтобы спасти мать, необходимо стереть себя из её воспоминаний.
Голос из чехла прошипел:
- Ты станешь паузой в её мелодии. Готов?

Часы отца взорвались, стрелка с грохотом летела в потолок. В дыре замигали чужие воспоминания: мать стоит у рояля, а я – ребёнком стираю ластиком ноты из партитуры.

ГЛАВА 4: ПАУЗА В ФА МИНОР
Я очнулся в комнате без дверей, и окон, где вместо пола – гигантская клавиатура рояля. Каждая клавиша была размером с могильную плиту, а под ними словно личинки ползали нотные знаки. На пюпитре лежала фотография матери, но вместо её лица – пустая пауза, мерцающая голубым сиянием.
Кот сидел на педали, его пятно пульсировало в ритме «Giant Steps».
- Здесь стирают не людей, а их аккорды. Прошептал голос отца, а твоя мать стала диссонансом. Тебе надо исправить партитуру.

Я нажал клавишу ля-бемоль. Из неё хлынула лента, обвисшая шею. Голос матери эхом гремел: «Не играй это ноту… не играй»

Стены комнаты оказались лентами магнитофона, вылетевшие из катушки. Когда я дёрнул за плёнку, динамики выбросили обрывки голосов:
- 1990 год… отец… запрещённая мелодия…
- Ты стираешь себя, словно ошибку в партитуре…

На потолке висел метроном, стрелка которого шла в обратном направлении. С каждым тиком исчезал фрагмент моих воспоминаний: сначала дата рождения матери, потом её голос в телефонной трубке.
Кот прыгнул на метроном, заставив его заиграть «Clair de Lune». Плёночные стены разорвались, которая слоилась в силуэт девушки рядом со станцией.

Девушка держала саксофон, сделанный изо льда.
- Они заморозили твою мать между тактами, сказала она, прикладывая мундштук к губам. Разморозь её голосом.
Она сыграла первые три ноты, но мелодия рассыпалась к ногам, как битое стекло. Из трещин в полу полезли тени-диезы, царапая клавиши.
Я схватил сахарную трубочку из кармана и воткнул в трещину. Пол заиграл «Take the A Train», тени замерли.

На крышке рояля проступила новая записка:
«Правило четвёртое:
Чтобы вернуть исчезнувшее,
Стань паузой в своей мелодии».
Кот разодрал когтями мою ладонь, показались алые цветы смешанные с голубой пылью, вырисовывая на клавишах карту комнаты отца.

Я ударил по клавише до-диез. Комната взорвалась звуковой волной, выбросив меня в коридор из виниловых пластинок.
Стены коридора были усеяны бороздками с голосами:
- Мать пела колыбельную…
- Отец смеялся над анекдотом…
- Я плакал в день своего рождения…

Кот бежал впереди, оставляя на пластинках царапины-указатели. Где-то впереди играл оркестр теней, исполняя реквием по исчезнувшим воспоминаниям.
Я споткнулся о разбитую гитару отца. Её струны впились в ладони, заиграв мелодию наоборот. Из раны на запястье полезли нотные знаки, складывая дату: 1990.10.23. – день исчезновения отца.
Дверь без ручки, в которой вверх ногами висели часы, исполняя мелодию наоборот. На столе лежал магнитофон с записью:
- Голос матери: «Не играй его последнюю мелодию…»
- Голос отца: «Играй, если хочешь все исправить».
Кот прыгнул на стол, его пятно на лбу пульсировало.
- Выбери, кого спасать, - прошипел он. Мать или реальность.
Я нажала на «запись». Магнитофон начал поедать плёнку, стирая воспоминания о матери. Лицо на фотографии стало прозрачным, как пауза между нотами.

Из динамиков вырвался крик отца:
- Останови плёнку, пока не исчез последний такт.
Я выдернул шнур. В тишине только тиканье часов – тех самых, что отец подарил мне в день рождения. Их стрелки показали 23:59, но вместо привычного ти-так раздался звук рвущейся плёнки.

Кот вскочил на плечо, когти впились в кожу. «Глава пятая: Последний аккорд реальности», прошептала стена. Где-то вдарил литавр , и я понял: теперь музыка играет меня.
 
ГЛАВА 5: ПОСЛЕДНИЙ АККОРД РЕАЛЬНОСТИ
Концертный зал был вырезан из тишины. «Пустые кресла» дышали в такт метроному, а на сцене «тени-музыканты» перебирали струны из магнитной ленты. Дирижёр с лицом отца размахивал смычком, разрезающим воздух на звуковые фрагменты. Его пальцы оставляли ожоги в форме нот на партитуре, свисавшей с потолка как гигантский свиток.

Кот прыгнул на рояль.
- Ты - диссонанс в этой симфонии, - прошипел он, вылизывая когти, испачканные голубой пылью. - Исправь партитуру, пока они не стёрли тебя.


Я ударил по клавишам. Звуковая волна сдула тени со сцены, обнажив стену из виниловых пластинок. На одной из них - мать, застывшая в позе пианистки, её пальцы вибрировали, как недописанная плёнка.


Мать начала играть «Für Elise», но мелодия рассыпалась на отдельные ноты, превращаясь в стук метронома. Я ответил джазовой импровизацией, пытаясь вернуть её голос. Каждая нота стирала фрагмент моей реальности:
- Исчез запах её духов.
- Пропала дата последнего звонка - 15 июня 2003.
- Растворился звук её смеха, записанный на кассету «Sony» в 1991.

Кот разодрал клавиши рояля, выпустив рой нотных знаков, которые впились в стены, как пули. На партитуре проступила дата: 1989.10.23 - день, когда отец начал писать роковую мелодию.


Из разорванной клавиатуры выпала «последняя записка»:
«Правило пятое:
Реальность - это дуэт.
Чтобы спасти одного,
ты должен стать тишиной для другого».

Мать остановилась, её пальцы замерли над клавишами. Голос отца вырвался из метронома:
- Выбирай: исчезнуть, как я. Или стереть её навсегда.
Я вонзил сахарную трубочку в запястье. Кровь, смешанная с пылью, заиграла в обратной записи.


Концертный зал схлопнулся, выбросив меня в коридор из винилловых позвонков. Каждая бороздка на пластинках вела к разным версиям реальности:
- Отец жив, но мать исчезла в 2003.
- Я никогда не рождался, а они дирижируют оркестром теней.
- Дождь играет регтайм, а коты правят городом.

Кот бежал впереди, оставляя царапины-указатели на плёнке времени.
Где-то впереди заиграл саксофон. Его звук был как крик новорождённого.

 

ГЛАВА 6: КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ НЕСУЩЕСТВУЮЩИХ

Я очнулся в пузыре из магнитной ленты, где висели эмбрионы недописанных песен. Мать качала люльку, а внутри лежал «я-младенец».

Кот лизал сломанный метроном, его хвост выбивал ритм моих первых шагов.
- Перепиши партитуру, - сказал он голосом отца. - Но цена - своё место в реальности.

Полки из виниловых позвонков хранили голоса:
- Смех матери в день моего рождения (1985.04.12, 06:15).
- Последний вздох отца перед исчезновением (1990.10.23, 23:59).
- Мой первый крик, записанный на разорванной плёнке «TDK».

Я нашёл пустую кассету с надписью «1990.10.23». Когда вставил её в магнитофон, из динамиков разлилась мелодия, которую отец не успел дописать.
Кот прыгнул на полку, сбросив банку с сахарными трубочками. Они рассыпались, сложившись в карту комнаты без дверей, где время текло вспять.

Я разбил зеркало из винила, за которым сидел отец. Его пальцы были пришиты к клавишам нотными строками.
- Сыграй финал, - прошептал он, указывая на рояль из костей. - И мы все станем паузами.
Когда я коснулся клавиш, мать запела колыбельную. Её голос сплетался с мелодией отца, создавая новую реальность - ту, где они оба существовали.


Кот разорвал последнюю плёнку когтями. Вселенная схлопнулась в точку, а затем родилась заново.
 



ГЛАВА 7: ЭПИЛОГ В ЛЯ-БЕМОЛЬ

Я сидел в джаз-клубе, где дождь за окном отбивал ритм «Take Five». Бармен с лицом отца смешивал коктейль «Фермата» из голубого света и пыли.

На столе лежал саксофонный чехол с вышитой надписью: «Тишина - это музыка, которую допишешь ты».


Она вошла, держа саксофон изо льда.
- Ты помнишь правила? - спросила она, ставя на стол кофейное кольцо.

Я вставил сахарную трубочку в её саксофон. Лёд начал таять, капли играли «Autumn Leaves» наоборот.


Мы вышли под дождь. Тени прохожих выписывали ноты на асфальте, складываясь в партитуру новой реальности.

- Ты стал паузой, - сказала девушка, исчезая в ритме ливня. - Но паузы - тоже музыка.


Я зашёл в пространство, где на рояле лежала фотография: мать и отец улыбались, держа саксофон изо льда. С обратной стороны надпись:
«Реальность - это джаз.
Играй, пока не кончится плёнка.
А потом начни сначала».


Кот дирижировал дождём, а я понял: мы все - ноты в чьей-то незавершённой партитуре. Где-то в переулке заиграл магнитофон, повторяя смех матери.


Тень от лампы начала дирижировать звёздами, а я сел за рояль, чтобы сыграть первую ноту новой мелодии.