Скобки для грусти и радости (Илья Кукушка)

Прекрасные кадры размеренной жизни в твоей голове, но она не твоя (Егор П)

Мой город похож на большое выставочное полотно с рваными, грязными краями; особенно теперь, когда все уборщики мусора куда-то подевались. Каждая урна – с пирамидкой – полна всевозможного мусора. В основном это кофейные стаканчики, пустые пластиковые бутылочки объёма «ноль-пять», другие стаканы, но уже для коктейлей и т.д – то, из чего можно пить, с редкими фантиками, пачками от сигарет, вместилищами для еды-на-ходу. Все эти пустышки, не влезая в баки, валится оттуда, подбиваемые порывами ветра. Их разметает по тротуарным плитам и клумбам, где они, цепляясь за траву, врезаются в выступы и углубления, зависают, и так лежат без постороннего вмешательства. Незапланированное вторжение грязных окраин прямо в открыточный центр – основной узор, точку притяжения – всё того же полотна. Хотя по-хорошему я бы назвал это диорамой, подвижным макетом из болванчиков с открывающимися ртами, как в той самой сцене из мультфильма про огра и осла. Вставляешь монетку и куклы принимаются плясать. Они движутся в аритмичном, в каком-то даже квантовом темпе разбросанных частиц. А мусорки полны, а светофоры не работают… Что как бы дополняет и так имеющуюся хаотичность. Мимо прошёл дядька, на его футболке написано: «keep calm your mind» / сохраняй спокойствие сознания.

Я предполагаю, что происходящее связано либо с кадровым голодом, либо с усилившейся активностью миграционных служб. Исключённый третий – забастовка. Тут всё и так понятно. Но такая картинка приходится очень кстати сентябрьскому холодку, возникшему точно в результате кратковременного прищура солнца – скоро снова начнёт нещадно жечь, а пока только голубая облачность. Достаточно меланхолично/ по-новому свежо после лета. Эпоха, облачённая в подходящую ей обёртку: потускневшее похмелье нового капитализма, ощетинившаяся кожа разочарованной глобализации. Люди кругом как расходятся после праздника, путаясь в мишуре. И даже эти скомканные гроздья облаков, которые мой знакомый поэт назвал «застывшим погромом», приходятся к месту, лежа на пейзаже скомканными салфетками, поверх опустошённых блюд, пустой оболочки ушедшего вчера, не наступившего сегодня.

Депрессивный капитализм или, как его назвал бы Марк Фишер, капиталистический реализм – это позеленевший ростовой макет женщины в купальнике, чья кожа теперь напоминает омерзительного тролля, пародию на человека. Этот картонный стенд игривым жестом зазывает меня в студию загара. Жаркое лето почти прошло, и кожа плоской мадам-на-подставке превратилась в чешую болотного оттенка, дополняя впечатление фиктивности. Что интересно, купальник с завязками так и остался розовым. Любопытно, как некоторые цвета выцветают раньше прочих. В общей неоднородности типографских красок сложно сказать, какой из тонов по итогу изменится, какой останется или исчезнет.

Депрессивный капитализм – это парень на складе, разбрасывающий коробки, пританцовывая под стоковую музыку для торговых помещений. Тот самый парень, к которому я пришёл за заказом, как ни в чём не бывало пинает эти проклятые коробки – весь склад ими завален – а затем берёт нужный заказ. На месте для подписи в накладной он чиркает непонятную каракулю. Прежние буквы и смыслы затёрты в механизированной небрежности рутины. И пока я ухожу из этого места с заказом, вдруг обращаю внимание на пустой мебельный салон, где в мертвенно-зелёном освещении, среди барных кресел сидит за столом девушка в клубном пиджаке и, никого не стесняясь, поедает лапшу быстрого приготовления. По левую руку телефон, по правую стопки каталогов в несколько рядов. Вентилятор на прищепке описывает дугу. И всё это без единого звука.

Это первая прохлада конца сентября. Солнце под посиневшей кожей облаков не может пробиться, хотя и видны очертания. Потому всё вокруг похоже скорее на больничную палату чем на ландшафт, либо на ландшафт, погружённый в такую палату. Мусор разносит ветром по городу, ещё недавно полному туристов. Множество листьев, трухи и подсохших ростков смешиваются в сплошную шелуху. Это зубы вновь проснувшегося после летнего вакуума ветра. Каждый порыв его как-то звучит: либо мелкими скребками чего-то сухого, либо чего-то, обо что-то бьющегося, либо как переломленные спины профлиста, который колотит невидимый сумасшедший пацан из старой песни.

Люди вокруг не скрывают усталости. Они больше не делают вид, что то, чем они заняты, хоть сколько-либо их беспокоит. Они не убирают телефоны с переписками, когда к ним подходит клиент. Сегодня утром, когда я покупал кофе, девушка-бариста продолжала записывать голосовое сообщение своей подруге, пока возилась с кофемашиной. Речь шла об их общей знакомой, которая что-то успешно проработала у психолога. Отдавая мне напиток, она очень нехотя поднесла терминал для оплаты картой и, выждав положенные три секунды, тут же развернулась, уходя в закулисье. В новом голосовом она убеждала подругу, что им тоже стоит попробовать сходить к психологу.

Совсем иное впечатление создали трое курящих после отгрузки кузова работяг, спрашивающих у хозяина гуляющего со своей собакой, какова её порода. Они сидели небольшим рядком на широких ступенях у магазина, рассматривая интересующегося зверя. Какая всё-таки порода? Ответ поразил и напомнил что-то из Довлатова: смесь таксы и лабрадора.

Я относил заказ как раз в одно из тех мест, которому эта погода и обстановка больше всего подходят. Гаражные фавелы, ступенчато восходящие на гору: гроздья проводов, сотни ломаных линий газовых труб. Поперечные линии дешёвых пластиковых покрытий, продольные линии решёток. Лестницы с позеленевшими ступенями, ржавые решётки и шапочки печных труб. Квадратные окошки и ворота коричневого цвета с белыми номерками. Очередной горб этого города, в котором стихийно завелись соты с хранилищами вещей, машин, людей и их секретов.

Словами вряд ли удастся передать всю содержательность и странность окружающей среды, её многоточие. А чем ещё передавать? Беда в том, что стоит взять камеру, как теряется связь. Пропадает нить сюжета, и ты оказываешься запутан в вязком одеяле странных событий и деталей окружения. Пожалуй, это точный образ: среда и её жители в немыслимом искривлении, будто и впрямь эти домики и человечки расположились на поверхности одеяла, заброшенного в стиральную машину в режиме неторопливой качки. Видео, которые получались у меня из всего этого, напоминали сны в лихорадке, где в привкусах звуков и эхе образов хранилось нечто украденное из настоящей жизни, но неправильно пересказанное, странно решённое, как стены с фото-обоями, окна внутри помещений и т.д.

Я часто задумываюсь о смысле вывесок, на которые смотрю, и о том, что могут сказать мне принты на одежде, объявления на стенах. Заигрываю с символической мешаниной, вычленяя случайности. К примеру: «Что делает одну дверь лучше другой? Заходите, расскажем». Подпись: Магазин МИР ДВЕРЕЙ. Или надпись «кофе с собой». Витиеватая, почти афористичная конструкция из слов. Ведь это не только тот кофе, который ты можешь взять с собой, но ещё и кофе с собой наедине, а также кофе со вкусом самого себя.

Возможно это дереализация восприятия представляет собой деталь комплексного психического расстройства. Но когда я смотрю на этот огромный билборд, эту четырёхметровую морду жирафа с надписью "ЖИРАФ-ШОУ", мигающую кислотными цветами, эта идея быстро выветривается из моей головы.

Облака, безупречные в своей разнообразности. Кажется, дай им голоса и они начнут смеяться над тупостью и скудностью нашего аутичного быта, где всё по полочкам, по кнопочкам, по поводам и по местам. Найти бы в кармане бильярдный шар, чтобы метнуть им в местность. Разумеется, не кому-то в голову, но вполне возможно, что в голову самому себе. Хочется чудить, разыгрывать, удивлять. Я знаю, чем это кончится.

Вокруг достаточно пустоты, чтобы наполнить её перфомансом, карнавалом, шуткой. Но сейчас это стало даже опасно. А впрочем, недавно мы с товарищем, вернувшимся из отпуска, ходили по разным кафе или спрашивали прохожих, где в этом городе находится «памятник жирафу» – так мы говорили. И действительно, несколько кассиров кофеен и прохожих оказались в замешательстве, и было видно что шутка на них как-то явно действует. Кто-то любопытствует, кто-то смеётся, кто-то возмущается чуши, но равнодушных нет, а главное почти все пробуют помочь. Однако уже пятый или шестой человек рассказал нам где находится эта статуя, и мы узнали что она действительно есть, хотя и была придумана нами за 2 часа до этого. Реальность нас переиграла. Мы будем предпринимать попытки к реваншу. Так мы договорились. Договорились чудить вместе, но потом между товарищами хлынула лавина всевозможных обязательств, дел и неудобств. И вот мы стоим по разные берега, растянув над половодьем два стаканчика, связанных леской (первобытная рация). Вместо «приём» я слышу с того конца неизменные (или неизбежные) шутки, ведущие к анекдотическим диалогам, попыткам пересмеять и пере-обезьянничать реальность. Разумеется, я произвожу это всё и сам. Общение в духе переписки Хармса и Введенского с периодически глохнущим энтузиазмом, просачивающимися бытовыми подробностями. А тайфун всё бушует, не давая и намёка на брод. Рутина, как стенка, у которой поставлена группа приговорённых. Ни обернуться, ни шагнуть сквозь стену – только дежурные фразы, сказанные шёпотом и как можно обрывистей.

Ускоряющийся поток слайдов

Промоутер, раздающий пробники духов, в чёрной футболке с надписью ghost inside me / призрак внутри меня. Он дал мне сразу три пробника, я занюхал их одним махом и у меня закружилась голова.
.
В азиатском ресторане проектор показывает статичный вид Фудзиямы. По вторичным признакам я понимаю, что это неподвижная картинка. Но надо ли об этом говорить? Сними хоть на видео этот умиротворённый пейзаж, не сразу зритель догадается о том, что картинка живая. В конце концов, белая стена в буддийском монастыре – это просто белая стена. Все надстройки принадлежат смотрящему. Виктор Олегович ПИ вошёл в чат. Говорят, он действительно существует. Откуда ещё взяться словам про стену?
.
Под незамысловатый мотив надоевшего настроения, люди поедают фастфуд без особого удовольствия, часто даже не отрываясь от экранов смартфонов. Отчего же я не вижу в них счастья? Ну конечно же, я знаю ответ. Скажи я его, два предложения исчерпали бы всю эту сложность. И было бы больше нечего говорить, не за чем баламутить стеклянный шар этого сна, который так нежно делает жизнь незаметной.
.
Я хотел написать об осмысленности действия, о её важности, но смешно поднимать эту тему, занимаясь непрактичным, даже смешным по своей сути описанием реальности. Что вижу, то и пою, пока катится телега. Вот одна корова, вот другая, а это я сам в отражении лужи, и моё дурацкое одухотворённое лицо расплёскивает колесо. В следующий раз водная гладь сойдётся одним только отражением неба, уже без этой моей ухмылки.

Происходящее вокруг настолько же осмысленно, насколько все эти дежурные фразы в охрипших голосах кассиров фастфуда. Торговый центр предлагает мне сфотографироваться в зеркале, обрамлённом разноцветными конфетами, как будто я сам утопаю в этих бесчисленных сладких шариках. Почувствуй себя конфеткой.
.
Проблема любой утопии в однообразности этой самой утопии: дескать, есть завершённая модель счастья, которую надо повторять и повторять. И, хотя я убеждён, что НЕ нахожусь внутри такой утопии, я верю, что каждое общество желает и пытается её построить. Одна проблема: всё, что достигнуто, не окончательно. Интересно, кто так сказал впервые? Звучит по-восточному, даже по-буддийски. Хотя откуда мне знать? Перманентная революция Троцкого тоже вписывается в эту схему. Всё впишется, если захотеть.

Чего же хочется мне в этой мешанине предлогов для счастья? Всего лишь внести рассинхрон, небольшой смысловой сдвиг, хотя бы для себя, и хотя бы внутри своего собственного сознания. Побег к себе за шиворот не так интересен, как выработанный с опытом подход к реальности, освобождающий от её идиотизма, сохраняющий в тебе рассудок и умение гнуть эту линию, преобразовывать мир в пределах вытянутой руки. Начинаешь с себя, как частица безупречного хоровода слепцов. Открываешь глаза, глядя как прочие тоже просыпаются, как первые включившиеся звёзды на небе.
.
У девушки на билборде каплевидные очки. Она сидит на ретро-скутере, обнимая сзади парня, который его ведёт. В стёклах её очков отражается не бульвар, который их окружает, а фотостудия, где на самом деле снимали сцену. Я думаю, что это вполне законченный и говорящий о многом образ.
.
Лично меня привлекают граффити, они приковывают взгляд, вне зависимости от содержания. Они словно копоть от погасшего пламени пожара, в котором я был рождён. Тогда окружение напоминало скорее руины, покрытые письменами нового дикого племени, направляющего ветер. Я бы хотел встретить те самые годы в своём нынешнем возрасте, когда у моих родителей была подлинная, яркая молодость, а у меня такое же полное жизни детство. Сейчас, когда они начали стареть, а я повзрослел, у них больше нет той кипучей молодости, как нет её и у меня. Моей просто не наступило. Байдарка, несущая нас всех, зашла в потёмки, пошла сквозь хищные дебри. Им кажется, что тоска и жёсткость окружения связана со старостью – просто так она, по всей видимости, ощущается. Мне же не досталось и дольки того солнца, ни кубометра кислорода, о котором они рассказывают, и который я так отчётливо помню. Раньше я считал, что просто детство было преувеличенно волшебным, а всё, что сейчас, просто реальность молодого работяги. Но я слышал от других, видел в кино и на фотографиях, читал книги, смотрел фильмы. Иная эпоха предлагала или предполагала более насыщенные реалии, вместо тоскливой кабалы, хождения по головам, всепоглощающего индивидуализма, где жизнь похожа на бой подневольных собак, оправдывающих только ставки своих хозяев, и зарабатывающих разве что рваные раны – самим себе и семьям. Хорошо запомнилось фраза музыканта старше меня. Он говорил моему поколению: «я не верю в вашу молодость». И я не верю. Пнул бы эту фикцию, как картонный манекен, да только страшно знать, что окажется за ним. Бетонная стена или пропасть? А может, прекрасный пейзаж? Не нанесён ли и он на стену?

Почти эротика

Не так давно мне пришла в голову идея: завязать на какое-то время с этими полевыми записями. Я стал задумывать роман о кинооператоре, снимающем порно, но мечтающем (разумеется) совсем не о таком кино. Герой должен был быть представлен на острие этой эпохи, как отражение её обманутых перспектив, зачёркнутой линии горизонта. Но как раз сейчас я понял – мне это не нужно. То, что вокруг происходит, не сильно отличается от той же порнографии. Поскольку имеет место всё тот же подлог, всё та же имитация настоящего, и эта фиктивность точно так же надоедает. Она приедается, уже не вызывает тех инстинктов и тех реакций, которые предполагает. Сложно обманывать органику, будь ты хоть маркетолог, хоть идеологический архитектор. Образ жизни и сама жизнь – не одно и то же. И природу не приручишь, и человека шурупом не сделаешь. Есть что-то противоестественное в сверхпотреблении, искусственно созданных потребностях, в бессмысленных видах деятельности, вроде раздачи глянцевых листовок, рекламирующих что-то, что ты не глядя бросаешь в урну.

Несмотря на огромный выбор предлагаемых удовольствий и занятий, большая часть времени уходит именно на блуждание среди них, в попытках найти между ними разницу. И в какой-то момент ты просыпаешься от мысли что всё это время не спал. Ну что же ты делал всё это время? Где находился и на что тратил свою жизнь?

Где я?

Несколько минут я ожидал лифт, стоя на восьмом этаже огромного жилого комплекса, куда я поднялся, чтобы отдать заказ. Я стоял всё это время и слушал сигналы, исходящие от восьми лифтов. Куда бы они ни прибывали, сигнал от каждого из лифтов звучал одновременно на всех этажах. Стоя на восьмом, я слышал и видел на табло, как эти передвижные коробочки прибывают к невидимкам, которые – если верить цифрам и звукам – в это время куда-то отправляются. Было в этом что-то завораживающее. Как музыка, которая творится при участии многих людей, не знающих друг о друге. И вот, простояв так несколько минут, я осознал что не нажал свою кнопку. Всё это время я стоял просто так и слушал.

Когда приехал мой лифт, я зашёл туда и среди множества объявлений, какие пишут маркерами на фанере (в новостройках так защищают обшивку, пока идут ремонты), увидел машущего мне рукой пришельца, нарисованного маркером, и даже сфотографировал его – настолько он мне понравился. Там было записано множество услуг и номеров – тех самых, которые требуются в новых домах – вроде натяжных потолков и стяжки пола. Но было там одно, просто поразительное объявление. Предлагалось, казалось бы стандартная услуга, но не было никакого номера. То есть просто заявление по факту: «лучшие цены на двери» и всё. И точка. Никакого номера, никакого имени или контакта. Мне это понравилось.

Слушая техногенный гул, я задумался: а что если в действительности мы не вполне живые существа или, может быть, не вполне разумные? Что если разум – это всего лишь фоновый шум, исходящий от работающей трансформаторной будки? Просто побочное явление. Что если наша так называемая органика движется стихийно, подобно реке или порывам ветра, просто в более сложных траекториях и процессах?

В одном хип-хоп треке говорилось что-то на похожую тему. После смерти расположение атомов, составляющих нас, просто меняет свой рисунок, или как-то так. Уходя от жилого комплекса мимо реки, я думал о том, что не слишком уж я от неё отличаюсь. Но мне не нравится эта теория, поскольку, будь мой разум простейшим гулом, исходящим от радиоприёмника или ещё чего-нибудь… В таком случае, что я делаю прямо сейчас? Подаю сигнал на азбуке морзе для того, кто сможет его считать. В поисках жизни там, где всё окутано сном. Астронавт без миссии, экипажа и космического корабля.

Я читаю в окружающем меня пространстве запрос на искренность. И эта искренность, в конце концов, в этих дурацких самоповторах, субъективности взгляда на всё, шероховатости формы и построения монолога – весь этот шлейф, тянущийся из одного произведения в другое. Наверное, это и есть я.

Я записал несколько сотен идей для художественных произведений, но все они бесполезны. Имеет значение лишь то, что что я могу выдать из себя здесь и сейчас. Говоря в одиночку, развлекая диктофон. В момент, когда я иду по обочине, слева от меня стоят машины для работы, справа магазин дверей, кухонных столешниц, а также турфирма и много чего ещё. Я говорю это без какой-либо цели, говорю никому. И что-то рождается сиюминутно, какие-то искры высекаются из этих рассуждений. И свой смысл находится в облупившемся парапете, в тяжёлых грозовых тучах, которые расползлись, дав солнцу отвесить мне свой щелбан.

Я бы не смог придумать персонажа в такой футболке с черепом обращающимся в жидкость, которую я увидел у прохожего. Женщина в топе с ромашкой, мужчина с черепом, облачённым в чалму, на кофте.
.
Придумывать что-то в мире, который на 90% надуман и сочинëн, кажется мне дурацким занятием.

В конце концов сведение о литературы к драматургическим формулам и жанровым лекалам, это всё пресловутое мышление алгоритмами, далёкое от органики.

Реальные люди ходят по улицам, и, кажется, это всë по-настоящему. Просто не нужно больше прикидываться. Обозначение таит в себе смерть того, что оно означает. Реальность – лишь слово для чего-то, как фотография человека в его паспорте, как звуки и знаки имени, нужные для отличия людей между собой. Наша разность объективна, но имена удобны. Мы не можем обойтись без того, что нам удобно, и потому мы живëм скорее внутри макета, полного безделушек, заточенных под нас. Обезьяны и носороги не смотрят короткие видео, и потому их реальность не подлежит сомнению.

Я смотрю в выдуманном направлении. Белый, разлинованный экран смартфона. Программа, переводящая речь в текст. Символы тянутся, выпадая из пустоты, как похоронная процессия для того, что я сказал. Слова с ошибками и ошибки в подборе слов. Для голубей и бродячих кошек я просто пялюсь в прямоугольную штуку, сидя на месте. Пишу последнее предложение. Точка