Голубоглазый Пан

Должны ли стихотворения поэта понятно объяснять публике ход его мыслей? Лев Роднов, умеющий создавать тонкие миры из слов, не считает, что это так. Его поэзия часто превращается в космическую систему из планет и звёзд. Не только из-за сложности таинственных образов, но и потому, что тема небесных светил часто становится ведущей в авторском видении. Стихотворение о Лунной Кошке посвящено «не-женщине». Поэт, долгое время живущий в далёких галактических мирах, создаёт изысканные диалоги с «пустотелой тайной». «Беспородное сердце» Лунной Кошки точно так же остаётся «без места». Когда поэт создал обворожительные образ собеседницы, понятный только ему, он может назвать её как женским именем, так и представителем животного мира или «планетой блужданий». Можно было бы описать в стихотворном тексте «рабу притяжений», зависимую от высших сил. Или «вампира тишины», разрушающего гармоничный миропорядок. Также можно описать героиню через отрицание. Это «не женщина в женском обличье», то есть, для неё невозможно слияние в земной любви. Она «не мать своим чадам», потому что самодостаточной героине не требуется продолжение. Поэтический космос возникает, когда поэт живёт не только на планете, где можно вдыхать воздух, но и путешествует между Юпитером, Сатурном, и Плутоном. Посвящение Лунной Кошке создаётся на грани любви и смерти, сливающихся в гармонию. Героиня не отражается ни «во всех», ни «во всём», потому что она создана фантазией поэта.
Мотоциклетный принц проходит собственный путь через такой вход, как окно. Зритель, для которого окно становится экраном, заворожён происходящим. Хотя, возможно, зритель при этом является «палачом» для играющего на экране. «Оскорблённый горизонт» меняет угол зрения зрителя и уводит его к цели мотоциклетного принца. «С мотоциклетным принцем ложечкою звонкой / Бить по фарфору в ночь. Любить!» Зритель смотрит «спектакль впервые», происходящий в неясном зале. Ему уже безразлично то, что происходило раньше. «И позади – старьёвщика развал». Спектакль вдохновил зрителя идти вперёд. Говорящий мечтает превратиться в аиста. Ночь разводит «колени дней – Восток и Запад». Тот, кто мечтает превратиться в аиста, в порыве вдохновения способен объединить Восток и Запад.
«Школьница, девочка», встреченная поэтом, ищет «ответов, конечных и мудрых», на важные вопросы. «Лепечущий свет», такой же нежный, как героиня стихотворения, способен превратиться в «огромное утро». «Зёрна девичьих слёз в апельсиновом море» набираются сил, чтобы прорасти плодами. Поиски девочки приравниваются к трудам «сеятеля мира». «Огромное утро» переходит в «проржавевший закат», продолжающийся «из декабря к декабрю». Мудрость девочки выливается в «безответный вопрос». Может быть, именно из этого состоит мироздание: построение, разрушение и снова построение.
Поэту предстоит найти ответ на вопрос, в чём заключена «искусства суть»? Это волна и вещество, по мнению создателя стихов. Искусство складывается из «огня прожорливости» и «мощи вод». Неизвестно, станет ли искусство гармонией в душе. «Непозволительность души» пытается вместить хаос, порождаемый искусством, хотя бы в относительную систему. Это естественно, когда поэт ищет аудиторию. Но выступающий, доносящий свои идеи через микрофон, превращается в холопа – «подвальный, полупьяный, звонкий». Диалог с аудиторией превращается в «обманы разумов». Поэт обладает «кристаллом философа» и «драконовым стеклом». Но он согласен обменивать сокровища на возможность быть услышанным в таком месте, которое может не принести ему чувство наполненности. «Голос опухоли» звучит «громче прочих», но это не тот голос, который способен утешить. Поэту могли бы подарить вдохновение безадресность и отстранённость в земном мире. Ему помогло бы путешествие в «череде октав», где поэт выучил музыкальный ритм.
«Полудьявол, полубог» ищет баланс как внутри себя, так и в движениях, в результате которых можно упасть. О такой же цели задумывается «полубогиня, получёрт» во время танца. Кроме того, что оба героя стихотворения ищут середину в своих мечтах, им предстоит построить гармоничные отношения в паре. Порывистость героя и героини смешивается в «котле ночном» и образует «горячий мир». Можно достичь компромисса, если в паре распределяются функции: «мужская дикая охота, / Слепая женская тоска». Черты дьявола и бога уравновешиваются в мужском образе. Как богиня, так и чёрт создают гармоничный женский образ. «Финал бурлений» немного уменьшает порывистость обоих героев, они приобретают спокойствие и умиротворённость. «Дикая охота» ослабевает до состояния «мужской лени». «Слепая женская тоска» трансформируется в «слепую надежду» более раскрепощённой женщины. Две крайности приближаются друг к другу.
Общий баланс можно создать не только в «котле ночном», но и в «чаше мелкой», более изящном сосуде. Дающий пробует отдать что-либо принимающему. Вдох и выдох могли бы превратиться в соавторство. Вдыхающий просит о подношении: «Дай!» Возможно, выдыхающий предлагает: «Смей!» как возможность протянуть руку. Принимающий направляется за дающим. «Спаситель, исконный бедняк» выполняет функцию создателя. Его главное создание – «театрик сказаний». Ему нужны «и груз поднебесный, и солнечный сок», чтобы наполнять идеями спектакль в таком театрике. Спаситель пытается влить «смертельные желания» в напёрсток. Но это не удаётся тому, чьи желания не имеют границ. «Напёрсток испить» могут только те, кто не видит ближнего и не имеет духовного чутья. Спаситель мечтает о том, чтобы обменяться с кем-либо вдохом и выдохом. Выдох может оказаться искусственным, если автор искусства как выражения себя выбирает казаться, а не быть. Поэтому герой стихотворения назван стариком, который уходит, если речь идёт о том же создателе. Он выполнил свои цели, выразил внутренние ощущения. Искусство может получиться ценным или не ценным для кого-либо. Это станет понятно, если у грёз создателя, которыми он обменивается с окружающим миром, появится будущее.
Девочка видит во сне голубоглазого Пана, оберегающего «чащобу дел». Бог растительности и лесной природы приравнивается к актёру, играющему «на сцене поворотной». Он готов к тому, что в какой-то момент можно наливаться скукой за неимением предмета для размышления. При этом Пан мечтает о том, чтобы «очей глоток» мыслящей девочки стал Любовью. Голубоглазый лесной бог и девочка вступают в диалог. Их взаимопонимание превращается в спелый плод, следующая стадия которого – созревание и падение в воду. Плод можно изобразить как возможность познания добра и зла. Здесь плод символизирует союз, неразрывный и совершенный. Возможно, движение воды переносит ценность плода в дальнейшую жизнь.
Стихи Льва Роднова особенно трудно комментировать и разбирать по деталям. Не сразу ясно, какую роль выполняют герои стихотворений по отношению друг к другу, если есть больше чем один герой и они названы какими-либо статусами. Если главный герой в стихотворении один, он может иметь много имён и обозначений, потому что функций индивидуального героя может быть много. Нужно разгадывать, какие события и в каком порядке происходят в тексте, если в нём можно проследить упоминание тех, кто производит действия, самих действий, времени и обстоятельств. Наверное, это пример стихотворных текстов, не снисходящих до публики, увлекающих читателя за собой в тайны мироздания.