ДЕВОЧКА И СПИЧКИ. ПЛАМЯ ПЕРЕРОЖДЕНИЯ

Девочка и спички. Пламя Перерождения

Сказка

В канун Нового года, в самый лютый мороз, когда снег хрустел под ногами прохожих как битое стекло, а из окон богатых домов лились запахи жареных гусей и пряного глинтвейна, на краю замёрзшей мостовой сидела маленькая девочка. Она была в старых башмаках, порванном платьице, а в руке сжимала последний коробок спичек – тщетную надежду продать его хоть кому-нибудь. Но люди спешили домой, к теплу и празднику, не замечая крошечной фигурки.

Холод проникал в самую глубь ее костей. Он был сильнее страха перед отцовским гневом за не сданные деньги. Сильнее голода. Он был самой Смертью, обнимающей ее ледяными руками. Дрожащими пальцами она вытащила одну спичку.

Чирк!

Маленькое пламя вспыхнуло, как крошечное солнце в ее ладони. На миг ей показалось, что она сидит перед огромной печкой с блестящими медными шариками. Тепло было таким чудесным! Но пламя погасло, и печка исчезла. Остался лишь пронизывающий холод.

Чирк!

Вторая спичка осветила стену дома. Камень стал прозрачным, и девочка увидела внутри роскошный зал: стол, ломившийся от яств – виноград, апельсины, дымящийся гусь, – и нарядную елку, выше любой из виденных ею, увешанную свечами и золочеными яблоками. Звезда на верхушке сияла так ярко! Но и это видение растворилось в темноте, когда спичка догорела.

Чирк!

Третья спичка. И тогда высоко в небе, прямо над ней, вспыхнула Рождественская звезда. Ее свет упал на снег, и девочке показалось, что это падают звезды. "Кто-то умирает," – прошептала она, вспомнив слова матери, единственного человека, который любил ее. Мама говорила: "Когда падает звезда, душа возносится к Богу".

Мама... Сквозь пелену холода и приближающейся тьмы всплыли воспоминания. Мама, убиравшаяся в доме старого Поэта за гроши, возвращалась иногда с глазами, полными далёкого света. Она садилась на край их жалкой постели и шептала девочке удивительные истории – не сказки про принцесс в башнях, а рассказы о далёкой, прекрасной Индии, где солнце жарче любого огня, где растут деревья с листьями размером с её ладошку, где пряности пахнут так, что кружится голова.

"Поэт читал мне сегодня из своих книг," – говорила мама тихо, чтобы не разбудить отца. – "Там была история о женщине по имени Драупади. Она родилась не как мы с тобой, милая. Она родилась из священного жертвенного огня, когда царь совершал обряд. Вышла прямо из пламени – прекрасная, как богиня, сильная, как воительница".
Девочка слушала, затаив дыхание, прижимаясь к тёплому боку матери.

"Её обижали, унижали, даже пытались раздеть при всех во дворце, – продолжала мама, и в её голосе звучала странная сталь. – Но она не сломалась. Она помнила, что рождена из огня. Она искала справедливости. Она поклялась не заплетать волосы, пока не будет отомщено за её боль. И справедливость пришла, хоть и через долгие годы".
"Она была как огонь?" – спрашивала девочка.
"Она была огонь, дитя моё. Священный огонь, который очищает мир от скверны".

Мама умерла той же зимой, от той же чахотки, что съедала лёгкие прачек и поденщиц. Но девочка запомнила историю. В самые тёмные ночи, когда отец бил её за пролитую воду или несданные гроши, когда живот скручивало от голода, она закрывала глаза и представляла далёкую Индию. Представляла Драупади, выходящую из пламени. И иногда, в глубине души, где прячутся детские мечты и отчаянные надежды, она думала: "А может, я и есть она? Может, я тоже рождена из огня, только ещё не знаю об этом?"

Чирк!

Четвертая спичка. И в ее ярком свете явилась сама мама! Такая добрая, такая ясная, сияющая неземным светом, какой она была до болезни. "Мама!" – закричала девочка. – "Возьми меня с собой! Я знаю, ты исчезнешь, когда спичка погаснет, как печка, и гусь, и елка!"
Но в этот раз видение не молчало. Губы матери шевельнулись, и девочка услышала – или вспомнила – её последние слова, сказанные на смертном одре: "Ты сильнее, чем кажешься, моя маленькая. В тебе огонь. Помни Драупади. Помни, что справедливость существует, даже если её приходится создавать самой".

Отчаяние и жажда этого света, этого тепла, этой любви стали сильнее страха перед холодом и смертью. В ее маленьком сердце что-то перевернулось. Это была не просьба о спасении, а призыв. Последний, отчаянный порыв души, не желавшей исчезнуть бесследно. Я – Драупади, – пронеслось в её сознании с пронзительной ясностью. Я рождена из огня. Я ищу справедливости.
Она сжала в кулачке весь оставшийся коробок спичек. Не раздумывая, не боясь, она чиркнула им о камень мостовой сразу всеми спичками разом.

Фшшш-БУУУМ!

Это был не просто хлопок или вспышка. Это был гул, как от удара гигантского колокола, сотрясший воздух. Маленький огонек не просто вспыхнул – он взорвался ослепительным столпом пламени, который взметнулся к самому небу, пронзая снежную тьму. Но это было не просто пламя. Оно было священным, чистым, золотым и багряным одновременно. Оно не обжигало мостовую, а разверзло ее, превратив снег и камень в пылающий жертвенный алтарь. Огромный, древний, сложенный из плит, покрытых незнакомыми рунами, пылающими изнутри.

Девочка стояла в самом эпицентре этого огненного вихря. Но она не горела. Пламя лизало ее босые ноги, окутывало худенькое тельце, как теплая, живая мантия. Ее старый лоскутный наряд обратился в пепел, но не для того, чтобы обнажить тело, а чтобы явить нечто иное. Из клубов священного дыма и чистого пламени стало проявляться новое сияние.

Нежность лица матери, висевшая в пламени мгновение назад, слилась с чертами девочки, обретая царственность и неземную силу.
И тогда из сердца алтаря, из самого ядра священного огня, родилась – Она.
Не прежняя жалкая девочка. Не призрак матери. А женщина несравненной красоты и неистовой мощи. Ее кожа сияла, как отполированное темное золото. Глаза горели, как угли, полные гнева за невинно страдавших и мудрости тысячелетий. Ее черные, как ночь, волосы, тяжелые и блестящие, были убраны в сложную косу, увенчанную диадемой из чистого пламени. Ее одеяние было не простой тканью – оно было соткано из самого огня алтаря, мерцающее сари цвета заката и рассвета, драпирующее ее фигуру в складках невероятного достоинства. От нее исходило не только тепло жизни, но и жар священной ярости.

Она подняла голову, и ее взгляд, пронзительный и всевидящий, окинул спящий, равнодушный город. В этом взгляде была память о холоде мостовой, о горечи голода, о жестокости мира. Но это была не печаль жертвы. Это была ярость, преображенная в силу. Ярость против несправедливости, против холода равнодушия, против попрания слабых.
Драупади! Имя пронеслось не по ветру, а по самому эфиру, отозвавшись эхом в сердцах тех немногих, кто случайно выглянул в эту безумную ночь и увидел пламя. Рожденная не из царского лона, а из последнего акта отчаяния и жертвы замерзающей души.

Рожденная не для брака и
царствования в эпических сказаниях, а здесь и сейчас, из новогоднего холода, из пламени последних спичек, как Феникс из пепла. Рожденная из детской мечты, из материнской сказки, из слов Поэта о далёкой справедливости.

Священный алтарь начал угасать, его пламя втягивалось в нее, насыщая каждую клеточку новой, огненной сущностью. Когда последний язык огня коснулся ее лба, оставив там едва заметное, пылающее изнутри пятнышко – тилаку, алтарь исчез. На мостовой не осталось ни следа пламени, ни пепла. Лишь чистая, холодная каменная плита.

А над ней стояла Драупади. Рожденная из жертвенного огня последней надежды. Рожденная из памяти о матери и её рассказах. Рожденная из слов Поэта, посеянных в душе прачки и взошедших пламенем в сердце ребёнка. Ее путь только начинался, и этот мир, не ведавший о своей вине, еще услышит ее голос – голос огня, рождённого из льда, голос справедливости, вышедшей из самого горнила страдания.

Она сделала шаг вперед, оставляя на снегу не следы, а легкое, быстро исчезающее сияние. Впереди была не смерть от холода, а новая, огненная судьба.