Терапия

(начало прошлого века)

Графиня Изольда Штрицель опять чувствовала с утра недомогание. Оно выражалось в периодическом выпадении из ее рта вставной челюсти, судорожном подергивании нижних конечностей и зуде по всему телу, словно она набралась блох от дворовой собаки. Подобное явление с завидным постоянством наблюдалось уже в течение немалого периода времени, и семейный доктор Штрицелей Иосиф Блюмхер потерял покой и сон. Причина плохого самочувствия его подопечной, разумеется, лежала на поверхности - графине близилось к восьмидесяти семи. Но не станешь же напоминать женщине о ее возрасте – в каком бы возрасте она ни пребывала!
Старушка в очередной раз подняла рухнувшую на пол челюсть, сдула с нее пыль и сунула в рот. Потом позвонила в колокольчик. На сигнал явился Ганс, немолодой дворецкий, верой и правдой служивший своим хозяевам уже более четверти века.
- Вот что, голубчик – молвила графиня, почесываясь. – Пошлите-ка за Блюмхером.
Ганс поклонился и вышел.
Иосиф Блюмхер, пожилой еврей в пенсне и с потертым кожаным саквояжем прибыл в экипаже через полчаса. Поправляя галстук и котелок, он направился к дому. На этот раз его сопровождал Яков Дрымздл, молодой, но подающий большие надежды врач, которому Блюмхер рассказал о припадках своей пациентки.
- Знаете, коллега, - завершая начатый в экипаже разговор, проговорил Блюмхер, - на мой взгляд, это один из тех случаев, когда говорят: «Медицина здесь бессильна». Впрочем, сейчас вы убедитесь в этом сами.
- Посмотрим, - уклончиво молвил его собеседник.
Изольда стояла в зале у окна, мелко подрагивая нижним конечностями, и безучастно взирала на осенний сад. Ее осень миновала уже лет тридцать назад, зима же, к досаде наследников, затягивалась.
Дверь открылась.
- Позвольте представить вам, графиня, доктора Дрымздла из Вены, – поклонившись, произнес Блюмхер. – Он сейчас гостит у меня, и любезно согласился приехать и осмотреть вас.
- Доктор Дрымздл? – скрипучим голосом переспросила Изольда. – Неужто тот самый? Голубчик, намедни я читала о вас большую статью в «Петербургских…»
В этот миг непослушная челюсть вновь покинула рот графини, стукнулась о паркет и отскочила к ногам молодого доктора.
Дрымздл посмотрел на обслюнявленную челюсть, замершую у носка его левого штиблета, бросил беглый взгляд на старушку и, повернувшись к Блюмхеру, сказал:
- Если вы не возражаете, коллега, я хотел бы переговорить с графиней наедине.
- Как вам будет угодно, коллега, - ответил тот, втайне радуясь возможности хоть на время слинять от старой перечницы, уже давно доставшей его своими болячками. – Я буду в гостиной. Если что – я рядом.
Он вышел, прикрыв за собой дверь.
Яков Дрымздл ловко подбил штиблетом челюсть под самые ноги графини и рявкнул:
- Послушай ты, старая корова! На кой тебе вообще вставная челюсть, если в твоем возрасте только манной кашей, да тертой морковью питаться!? А если хочешь, чтобы твои искусственные клыки не падали на пол, захлопни свою варежку и не щелкай ею, как капканом! Никому уже давно не интересно, что ты там вякаешь – ясно!? А теперь поднимай с пола свои зубы и не вздумай больше раскрывать хлебальник!
Пораженная старушка, мигом лишившаяся дара речи, нагнулась, подняла челюсть и сунула в рот, даже забыв сдуть с нее пыль. Затем, потянулась к колокольчику.
- Я те позвоню, - ласково пообещал Дрымздл, и старушка замерла.
Некоторое время врач строго смотрел на Изольду, потом коротко бросил: «Щас приду», после чего направился в гостиную.
Блюмхер сидел на диване и читал свежую газету.
- Коллега, - произнес Дрымздл, приблизившись к дивану. – Я полагаю, что с челюстью вопрос решен – она больше не будет падать на пол.
- Но как вам удалось? – воскликнул Блюмхер, вскакивая. – Я безуспешно… атрофия лицевых мышц…нарушение функции…
- Об этом потом, коллега, - мягко перебил его Дрымздл. – А сейчас, будьте любезны, напомните мне и остальные симптомы…
- Зуд и судорожное подрагивание нижних конечностей.
- Очень хор-р-рошо, - отрывисто произнес молодой врач и вернулся к Изольде, которая как раз в этот момент с остервенением скребла ногтями левую лопатку. Увидев венского доктора, она немедленно прекратила свое занятие, но было уже поздно.
- Короче так! – заорал Яков. – Кончай чесаться, как шелудивый пес с помойки! Графья, так вашу! Ты что, не мылась месяц!?
- М-мылась, - просвистела старушка через узенькую щелку во рту, поскольку открыть его шире она теперь опасалась. И зачем-то добавила: - М-месяц.
- Какого тогда чешешься? Или это из тебя песок сыпется? – рявкнул доктор и, обратив взор на мелко подрагивающие конечности Изольды, продолжал: - И хорош дергаться, козлиха безрогая, а то я тебя живо утихомирю! Щас велю прислуге связать тебя и вколю в одно место такую дозу снотворного, что будешь дрыхнуть три дня. И неизвестно еще, проснешься ли: в твоем возрасте уже лет десять, как с ангелами на небе разговаривают! Да если хочешь знать, по тебе вообще психушка давно плачет! Привлекает тебя такая перспектива, а?
Графиня перестала дергаться.
- То-то же, - удовлетворенно произнес Дрымздл.
Минуту или две он внимательно наблюдал за Изольдой, потом удовлетворенно кивнул сам себе.
– И смотри у меня: приеду – проверю, - сказал он, шагнув к двери.
… На обратном пути, сидя в экипаже, Яков курил дорогую сигару и задумчиво смотрел в окно.
- Бороться за каждого пациента, коллега – это наш долг. Ведь мы давали клятву Гиппократа. Вот и весь секрет.