Друг дедушки Пака.

Друг дедушки Пака.

Человек, поведавший мне эту, в высшей степени необычную историю, уже два года как съехал из нашего общежития, да и вообще покинул этот город, отправившись пытать удачу где-то на чужбине – то ли в Германии, то ли в Англии. Не думаю, что у него когда-нибудь появится возможность упрекнуть меня за то, что я предал его рассказ огласке. А желание поделиться столь странным случаем зрело во мне давно. И вот дозрело.

Был он моим соседом по комнате – Борис Прокопчук, худой серьёзный очкарик 38 лет. Работал он в нашем университете сантехником, человеком был дружелюбным и добрым, но каким-то немного пришибленным: он никогда не позволял себе бурных эмоциональных всплесков, говорил неизменно тихим голосом, и по-моему, ни с кем из обитателей нашей «общаги» близкой дружбы не водил.
Одним унылым зимним вечером мы сидели на своих кроватях, пили чай и вели довольно вялую беседу, от нечего делать выуживая из тёмных амбаров своей памяти разные забавные на наш взгляд истории.
- Знаешь, никогда я не верил ни в призраков, ни в пришельцев, ни в какую иную чертовщину, - так начал Борис свой рассказ, задумчиво глядя в разрисованное изморозью тёмное окно. – Всегда считал подобные россказни бабушкиными сказками или фантазиями умственно нездоровых людей. Но однажды со мной самим случилось нечто... Вот сейчас подумал: стоит ли рассказывать дальше – ведь не поверишь же, ни за что не поверишь.
- Да ладно уж, рассказывай, раз начал, - подбодрил я его.
- Ну, раз начал... – согласился Борис.

Сам я деревенский; как стукнуло восемнадцать, приехал в областной центр, что за двадцать километров от наших Малых Куличей – учиться на сантехника. Поселился в «общаге». Там то всё и произошло.

Общежитие располагалось в здании ещё сталинской постройки: монументального типа трёхэтажный домина, бледно-розовый фасад которого украшали высокие, наполовину утопленные в стену колонны и лепные барельефы на тему успешного построения коммунизма. Говорили, когда-то в этом здании располагалась сельхозакадемия.
Отопление было печным, а истопником там работал пожилой низенький кореец, которого все звали просто – дед Пак.
Поскольку Пак помимо истопных работ занимался по дому ещё и всяким текущим ремонтом, видел я его довольно часто, но спустя и месяц, и два, и три он оставался для меня человеком-загадкой. Его плоское морщинистое лицо всегда светилось приветливостью и дружелюбием, при встрече он вежливо и чуть ли не подобострастно здоровался, задавал какие-то стандартные малозначащие вопросы – и вообщем-то и всё. В общении с жильцами нашего общежития старый кореец держал определённую дистанцию, никогда не переступая эту грань: он ни разу не ввязался в длинный разговор, ни к кому не ходил в гости и никого не приглашал к себе – а жил он тут же, занимая небольшую каморку рядом с котельной.
Естественно, такая скрытность не могла не породить живейший интерес к более чем скромной личности старого истопника, однако по крупицам собранные сведения были весьма скудны. В первую неделю я узнал, что: Паку 70 лет, он приехал в Советский Союз из Кореи сразу после войны на кого-то там учиться, но на родину потом не вернулся: то ли не пустили, то ли сам не захотел. Он награждён орденом Трудового Красного Знамени, который цепляет на грудь лишь по большим праздникам. Также Пак исповедует буддизм, и – вот, что забавно! – готовит разные блюда... из кошек, собак и крыс!
- Да ну, не заливай! – недоверчиво хмыкнул я в лицо Серёге Попкову, который и вывалил не меня все эти сведения о старом корейце.
- Ты что, не знаешь, что корейцы мастера на такие штуки? По-моему, так они всё подряд лопают: и собак, и змей, и насекомых – всё, что бегает и ползает.
И в качестве весомого на его взгляд аргумента, рассказал мне анекдот о двух корейцах и собаке.
Я не очень то и поверил байке о «собакоедстве» старого Пака – пока однажды не получил косвенное подтверждение Серёгиным словам.

Как-то поутру поплёлся я выносить мусор. Приподняв крышку опорожненного накануне мусорного контейнера ( где-то час назад во дворе гудела и скрежетала мусоровозка ), я аж отшатнулся: со дна контейнера поднималась ужасная вонь, тяжёлый запах гари, палёной шерсти и чего-то ещё неописуемо тошнотворного. Сжав пальцами нос, я с отвращением глянул через край.

На влажном от разлагающихся отбросов дне контейнера лежала горсть сильно обуглившихся костей и расколотый надвое собачий череп. С одного краю эту мерзкую кучку чуть покрывал ворох промасленной ветоши: будто кто-то хотел замаскировать кости, но его спугнули – возможно, я и вспугнул.
- «Значит, всё правда», - подумал я, вытряхивая ведро поверх зловонных останков. Пак сжигал остатки своего пиршества в топке когечарки, но почему-то недожёг и выбросил в контейнер. Ну, даёт!
Я поделился увиденным с Серёгой Попковым.
- Вот видишь! – торжествующе кивнул Серёга. – А ты не верил. На пустом месте слухи не рождаются.

Я ещё через неделю я стал невольным свидетелем отвратительной охоты нашего истопника.

Был конец мая, на дворе стояла тихая прекрасная погода, и как-то вечером, часов около десяти, я решил немного побродить перед сном: проветрить мозги. Метрах в двухстах за общежитием начинался огромный старый парк, самая дальняя часть которого была совершенно запущена и, как мне говорили, летом и вовсе превращалась в почти непролазные дебри. Я задумчиво брёл по усыпанным мелким гравием дорожкам парка, потом сошёл на траву и шагнул под сень толстенных старых дубов: захотелось пописать.
Облегчившись, и уже застёгивая ширинку, я уловил тихий свист и нетерпеливое собачье поскуливание. Отчего-то мне сразу вспомнился Пак и его пристрастие к собачатине. Любопытство толкнуло меня в сторону источника звуков – пригнувшись, я быстро засеменил в сторону видневшейся впереди прогалины.

На глухой полянке действительно стоял дед Пак. Наклонившись вперёд, он подманивал куриной костью с остатками мяса пятнистую бездомную дворнягу. Дворняга не дойдя до старика примерно пол метра, замерла, неуверенно виляя закрученным в колечко лохматым хвостом. Приоткрыв пасть, она коротко тявкнула и облизнулась, выжидающе глядя на Пака. Умильно улыбнувшись, старый кореец уронил кость в полушаге от своих стоптанных ботинок. Опустив голову, собака шагнула вперёд. А дед, не спуская с неё глаз, медленно вытащил из-за спины обрезок стальной трубы длиной в пол руки. Дальнейшее было омерзительно...
После третьего удара пёс рухнул в траву, роняя из перебитого носа рубиновые капли крови.
- Ах ты... – задохнулся я от негодования и шагнул навстречу опешившему деду. – Чтож ты делаешь, гад?
Кореец отступил на шаг, окровавленная труба выскользнула из его пальцев, лицо сковала маска ужаса.
Только что совершённое на моих глазах жестокое убийство вызывало во мне омерзение и страх, – да, в этот момент я боялся старика! – но тем не менее я шёл к нему, и гневные слова сами срывались с моих уст.
- А может в милицию тебя сдать, а? – с нажимом выкрикнул я в лицо Паку.
Старик вздрогнул и сжался. Его заблестевшие от слёз глаза умоляюще шарили по моему лицу, нижняя губа мелко дрожала.
- Нет-нет, не надо! – наконец пролепетал он. – Умоляю, не надо в милицию!
Жалкий вид плачущего деда немного остудил мой праведный гнев. Я был растерян, и не знал как поступить дальше.
- Зачем собак? – уже более спокойным тоном спросил я. – Тебе что, нормальной человеческой еды не хватает?
- Это... Это не мне, - запинаясь ответил Пак. – Это другу. Друг очень болен.
- Друг? Ты его лечишь... этим? – кивнул я на труп собаки.
Дед быстро-быстро закивал в ответ, по тёмным морщинистым щекам его катились слёзы.
- Что за бред! – окончательно смутившись, я резко развернулся и пошёл прочь, оставив старика наедине с его добычей.

На следующий день было воскресенье. Оба мои соседа по комнате с утра утопали по своим делам, я же остался, решив до обеда поваляться на кровати и почитать одолженную у соседа книжку – как сейчас помню, это был «Пикник на обочине» Стругацких. От страниц меня оторвал деликатный стук в дверь.
- Да-да! – поднимая глаза, ответил я. – Войдите.
В комнату шагнул Пак.
Я резко сел, ладони и спина мигом вспотели.
- Здравствуй! – заискивающе улыбнулся Пак. – Я тут тебе принёс кое-что...
Ободренный моим молчанием, он подошёл к моей прикроватной тумбочке – в руке он нёс матерчатую сумку.
- Спасибо тебе, парень! – чуть согнул он плечи в полукивке-полупоклоне. – Добрый ты.
Затем из недр сумки появились: бутылка корейской водки, добрый шмат сала, и наконец, последним на мою тумбочку тяжело лёг завернутый в вощёную бумагу солидный брусок сотового мёда.
- Угощайся, пожалуйста! – ещё шире улыбнулся Пак на прощание. После чего быстро покинул комнату, тихонько притворив за собою дверь.
Глядя на выложенное передо мною добро, я от удивления одеревенел, не в силах сдвинуться с места. Это была первая в моей жизни – и единственная – взятка.

Следующая неделя прошла спокойно, а затем события понеслись с ужасающей быстротой, и вся эта таинственная история завершилась в течение трёх дней, точнее, трёх суток.

В тот вечер я возвращался домой в сумерках: загостился у девчонки, с которой недавно познакомился. Обходя родную «общагу» со стороны заднего двора, я заметил быстро семенящую к двери котельной согнутую фигурку с чем-то вроде мешка за спиной. Фигурка немного повозилась перед дверью, отомкнула её и поспешно шмыгнула внутрь.
- «Ага, не иначе Пак с охоты вернулся», - подумал я с гадливостью. Я уже завернул за угол, направляясь к парадному входу, но тут в душе зашевелился червячок любопытства: я повернул назад и подкрался к тяжёлой железной двери, ведущей в подвальные помещения. И что за бес тогда меня дёрнул шпионить за Паком? Уж лучше бы я этого не делал, да что уж теперь говорить...
Я потянул на себя железную скобу ручки и дверь поддалась: старик в спешке забыл её закрыть. Наверное с минуту я стоял, настороженно наставив ухо на узкую чёрную щель приоткрытой двери, затем шагнул во тьму.
Миновав короткий тёмный закуток, вдоль стен которого мои из предосторожности разведённые в стороны руки наткнулись на шеренгу ручек мётл, лопат и прочего дворницкого инвентаря, я толкнул вторую дверь – и очутился в длинном, слабо освещённом коридоре. В конце коридора был поворот направо, за которым, как я знал, была лестница на первый этаж, налево же в стене чернели две двери, из под последней выбивалась узенькая полоска света. – «Наверное, каморка Пака», - подумал я.
За дверью слышалось движение, доносились неясные звуки. Осторожно приблизившись, я расслышал шлепки чего-то мокрого о твёрдую поверхность и тихое неразборчивое ворчанье Пака. Иногда голос повышался и ворчание переходило в песню, очевидно корейскую; слова сливались в непрерывное, почти лишённое мелодии бормотанье, слышно было, как нога с шарканьем отбивает ритм. Затем пение оборвалось и послышался звучный сырой шлепок – такой звук обычно издаёт мокрая тряпка, ударившись о дно жестяного таза. Пак прокашлялся в кулак и произнёс довольно длинную фразу ( опять же по-корейски ) с вопросительной интонацией. И тут ему ответили – я аж вздрогнул от этого голоса.
Голос был тоненький, писклявый и скрипучий – такими голосами иногда говорят лилипуты. После чего за дверью что-то зашуршало, завозилось, заскрежетал по полу сдвигаемый тазик...
Из предосторожности я на шаг отодвинулся от двери, готовый в любой момент ретироваться. От странного скрипучего голоска зашевелилась кожа на затылке, но любопытство пока удерживало меня на месте.
И вот после непродолжительной паузы раздались хлюпающие, сосущие, чавкающие звуки: звуки звериной трапезы. Сглотнув застрявший в горле колючий ком, я стал отступать от двери. Чавканье вдруг прекратилось: казалось там, за дверью, уловили постороннее присутствие, и теперь настороженно прислушиваются. С бешено бьющимся сердцем я замер, стоя на одной ноге, вторая же едва касалась пола подошвой. Но чавкающие звуки тут же возобновились, я же странной напряжённой дёрганной походкой преодолел коридор, повернул за угол и метнулся вверх по лестнице. Тайна Пака оказалась более пугающей, чем я поначалу предполагал, и желания раскрыть её у меня заметно поубавилось.

Я проснулся среди ночи от звука голоса – вздрогнул во сне и проснулся. Кто-то звал меня?
На одной из кроватей, натянув одеяло на голову, дрых Лёха Ипатов, накануне притащившийся пьяным вдрызг, третья кровать сегодня пустовала: мой третий сосед по комнате, Саня Колёсников сегодня в «общаге» не ночевал. Может это Лёха спьяну что-то буркнул во сне? Я с минуту прислушивался, опершись на локоть и глядя в спину на соседней кровати.
Тишину нарушил посторонний звук: будто что-то мягко ударилось о дверь по ту сторону. Я даже дышать перестал, весь обратившись в слух.
За дверью тихо перешёптывались два голоса – слов было не разобрать, но мне показалось, что голоса спорили. Вдруг один из них, видно в запале чуть повысил голос – и я с ужасом узнал писклявого собеседника Пака!
Лёха во сне беспокойно заворочался, забормотал и громко пукнул. За дверью испуганно притихли, затем я услышал короткую возню и быстро удаляющиеся шаги. Пребывая в полной уверенности, что спугнутые нечаянным Лёхиным «салютом» ночные визитёры к двери уже не вернутся, я, несмотря на гулявший по спине холодок страха, всё же спрыгнул с кровати и отворив дверь, высунулся в коридор.
В коридоре естественно, никого уже не было. Наша комната находилась на втором этаже – если ночные шептуны удалились по коридору направо, то они, спустившись на первый этаж, неминуемо должны были пройти мимо поста страдающего бессонницей вахтёра Филиппа Мефодьевича. А Филипп Мефодьевич был стариканом въедливым, и вряд ли обошлось бы без долгих и нудных расспросов. Мало верилось, что Пак со своим таинственным другом хотели бы попасть в поле зрения вахтёра. Если же они свернули налево, что более вероятно, то спустившись на первый этаж, упёрлись бы в дверь, выходящую на задний двор. И значит, их ещё можно увидеть!
Добежав до лестничной площадки, я выглянул в окно, выходящее на внутренний двор. И успел как раз вовремя: залитый лунным светом двор пересекал бегущий человек, в котором я сразу узнал Пака. Но больше меня удивила ноша старого корейца: под мышкой он тащил то ли ребёнка, то ли карлика – толком разглядеть было невозможно. Существо, вяло барахтавшееся в обьятиях деда, показалось мне чудным каким-то: голова непропорционально большая, руки очень длинные и костлявые... И ещё я успел разглядеть... нечто, вроде закрученного спиралью хвоста! Вдруг Пак споткнулся и метнул при этом взгляд через плечо. Я резко присел, но не знаю, успел он меня заметить или нет.

Развязка наступила на следюущий день. Как сейчас помню, это было воскресенье, десять утра. Филипп Мефодиевич, жалуясь на мучающий его проклятый радикулит, попросил меня принести из подвала лестницу-стремянку. В подвале я стремянку не нашёл – пришлось, несмотря на огромное нежелание, идти узнавать у Пака.
Дверь в каморку Пака была приоткрыта, прочертив полосой света бетонный пол.
- Эй, Пак! – крикнул я уже издали. – Мне стремянка нужна! – моя рука в нерешительности коснулась дверной ручки.
Пак не отвечал.
- Пак! – позвал я снова, постучав костяшками пальцев в дверь. Не понравилось мне это молчание, и совсем не хотел я заходить в каморку таинственного корейца, но отступать было поздно. Я вошёл.
Пак и не мог ответить: он был мертвее мёртвого! Старый кореец лежал на полу около стола – одна рука вцепилась скрюченными пальцами в разорванный ворот рубахи, другая сжимала край сорванной со стола скатерти. Лицо мертвеца перекосило острой болью, глаза были крепко зажмурены. - «Сердечный приступ», - подумал я, оторопело глядя на труп ( кстати, моя догадка, как выяснилось позднее, оказалась верна ). Растерянным взглядом окинул я комнату, словно ища чьей-то поддержки.
Убранство Пакова жилища было более чем скромным; моё внимание привлёк лишь пришпиленный к стене кусок шёлка, на котором красовался большой ярко-красный иероглиф.
Тут звенящую тишину нарушил громкий шорох, заставивший меня сильно вздрогнуть. Я обернулся - и едва сдержал крик ужаса: из-под кровати мне навстречу выползало такое...
Ну, прежде всего моё внимание приковало конечно, лицо этого существа: два огромных выпуклых глаза янтарно-жёлтого цвета с вертикальными щелями зрачков, влажные, даже какие-то студенистые. Вместо носа – две небольшие дырочки, рот просто огромен – от уха до уха, - и полон острых треугольных зубов. У существа была огромная круглая голова, покоящаяся на узких костлявых плечах, руки очень тонкие, сухие, с узловатыми пальцами и крупными шарнирами локтей. Кожа существа была светло-серой и гладкой как у лягушки, а вот ноги... ног-то и не было вовсе: никакого намёка на бёдра – тело веретенообразно сужалось к низу, оканчиваясь мощной спиралью, или скорее, пружиной: словно толстенный крысиный хвост, свёрнутый упругими кольцами, вложенными одно в другое – приспособление для передвижения прыжками.
Шок от появления этой престранной твари как ни странно, длился недолго: несмотря на свою устрашающую внешность, маленькое чудовище вызывало в большей степени брезгливость, чем страх. И оно было явно больным: из влажных носовых отверстий на щёки сочилась желтоватая слизь, бледно-фиолетовые дёсны кровоточили, а худое тельце местами покрывала сыпь. Я сразу понял, что передо мной таинственный друг деда Пака... – Борис замолчал, уставясь в свою давно остывшую кружку с чаем.
- А дальше что?
- А дальше... – Борис отставил кружку в сторону, - Я выскочил из каморки и понёсся наверх. Вахтёр выслушал мой сбивчивый рассказ и из всего, что я ему наговорил, уяснил лишь то, что бедный Пак умер. После чего Мефодьевич сразу же вызвал «Скорую помощь» и милицию.
- А что случилось с этим... ну, с другом?
При слове «друг» Бориса передёрнуло.
- Не знаю, его не нашли.
- Но ты рассказал о нём милиции?
- Нет, конечно: сам понимаешь, за кого бы меня приняли.
- Мда-а, вот так сказочка на сон грядущий...
- Это всё правда, - покачал головой Борис. – Всё так и было.
- И что же это за чудо такое прятал старик?
- Я много думал об этом... – вздохнул Борис. – Долгие годы... Знаешь, ведь в отличие от нас, европейцев, азиаты до сих пор цепляются за свои древние верования, как и тысячи лет назад чтя своих древних семейных божков и духов-хранителей. Вот я и думаю: а не являлся ли этот маленький уродец кем-то вроде фамильного демона, связанного с родом, к которому принадлежал Пак? Быть может их дом стоял, например, где-нибудь на краю старого-старого леса, и в определённые дни или ночи самый старший в семье приносил таинственному хозяину леса жертвенные подношения, задабривая лесного демона. Возможно, Пак оказался последним в многовековой цепочке служителей семейному божеству. Потом какие-то обстоятельства заставили его покинуть родину, и не желая разрывать древнюю традицию, он решился на безумный, отчаянный шаг: увёз демона с собой. Вдали от родных мест демон захворал, и Пак как мог ухаживал за ним, кормя его плотью и кровью животных. Мне их искренне жаль, эту парочку, скованную ужасной тайной...
- Мрачная картина.
- Конечно, это не более, чем моя теория, но лично мне она кажется очень даже правдоподобной.

Через неделю Борис съехал: как-то вечером, вернувшись из университета, я обнаружил на столе короткую прощальную записку с нарисованным внизу листа красным иероглифом. Зачем он его нарисовал? Не знаю... Вот, собственно, и вся история.

Нет, не вся.
Иногда, по ночам, в чернильной темноте, стоящей перед моими закрытыми глазами, начинают змеиться огненные линии, постепенно складывающиеся в сияющий словно раскалённое клеймо красный иероглиф. Мне неведом смысл, сокрытый в этом огненном символе, но я хорошо знаю, что за всем этим последует.
Издалека до меня доносится голос – я не понимаю слов, но чувствую, что выражают они: боль, тоска, спазмы голода. Я покидаю тёплую постель и украткой выскальзываю на улицу, пряча в рукаве куртки прут строительной арматуры, остро заточенный на конце. Благодаря частой практике я стал отличным ночным охотником: ещё ни разу я не спустился в подвал с пустыми руками.
Разделав тушку убитого животного ( обычно это кошка, но бывают, конечно, и собаки: выбор живности в городе невелик ), я зажигаю свечу и начинаю напевать нехитрый мотив, вновь и вновь произнося имя «Живущего в лесном тумане» - так, как меня учил Борис, а его, в свою очередь, сам Пак. Затем, обмакнув палец в кровь, я выписываю на чистом участке пола иероглиф. И тогда, из тёплой подвальной тьмы появляется Он. Поприветствовам меня тихим писком, Друг впивается острыми треугольными зубами в окровавленное мясо и жадно поедает его, изредка посверкивая в мою сторону блестящими выпуклыми глазами. Закончив трапезу, он радостно улыбается и прыгает мне на грудь, обхватывая мою шею своими тонкими ручонками. Я слышу, как урчит в его желудке перевариваемая пища и ласково глажу Друга по голой, раздутой как мяч голове. Друг сопит мне в плечо, затем поднимает своё уродливое лицо – и я вижу, как в уголке одного из янтарных глаз скапливается влага, готовая вот-вот пролиться слезой. В этих странных нечеловеческих глазах столько затаённой боли и неизбывной тоски, что я быстро отвожу взгляд и сглатываю горький комок. Я – последний хранитель этой тайны, других уже не будет: древний демон умирает. Что ж, волшебным существам тоже отмерен свой срок...
Друг хочет умереть – и скоро, под покровом ночи, когда на землю ляжет синеватый саван тумана, я отнесу демона в лес, попрощаюсь с ним и уйду – такова его воля, и мысль о скорой смерти этого удивительного существа отзывается в сердце щемящей болью. И всё-же мне намного легче, чем Паку: «Живущий в лесном тумане» - достояние только моего ночного «я»: пробудившись утром ото сна, я ровным счётом ничего не помню о маленьком демоне, а его уход в небытие окончательно оборвёт и эту тончайшую нить, связывающую меня с неведомой стороной нашего бытия.