Победитель Чумы. II. Москвы Отец.

Дорогие читатели!

Собирая материалы для написания книги о братьях Орловых (предварительное название «Птенцы степной орлицы»), обнаружили, что материалам этим - от реальных документов эпохи до мифов и легенд - конца и края нет. И приняли решение - не укладывать их в «стол», а представить в виде небольших рассказов и повестей, правда, нам ещё неведомо, войдут ли они в книгу.
Григорий Орлов, наш герой, который по-орловски лихо ворвался в эпоху, и по-гамлетовски трагично закончил свою жизнь, предстаёт в повести «Победитель Чумы» истинным героем, возглавившим сражение и поставившим точку в нём. Но один в поле не воин, как известно, и у него, как у каждого воина, были соратники. Нельзя было не рассказать о них!
Удивительные люди, каждый сам по себе - легенда, увы, зачастую - забытая. Ткань истории прядётся людьми. Каждый вносит свою лепту, так или иначе. Вот когда «иначе» - есть, что вспомнить. Есть кому поклониться, кому слово недоброе, а то и проклятие сквозь века отослать. О ком посожалеть...


                                      II


- Лизавета, вели подавать, что ли, к завтраку чего-нибудь. Спалось мне плохо, очень плохо. Противу смысла есть хочется теперь. Вели подавать. В город после поеду.

- Не ездил бы ты, Петруша. Ужасы рассказывают. Люди на улицах мёртвые да умирающие. Почитай, во всех домах плач, рыдания, скрежет зубовный. А коли в тебе причину бедствий разглядят? Нешто людей не знаешь! Ты виноват будешь, и расправа над тобой!

Высокого роста, очень худощавый, слегка сгорбленный мужчина весьма приятной наружности, взглянул на жену свою со снисходительной улыбкой.

- Хорош я был бы, Лизавета, коль испугался. Ты себя-то слышишь? Пётр Дмитриевич Еропкин! (1) Генерал-поручик, кавалер орденов российских, Анны Святой до Александра Невского, бояться буду? Кого? Народа московского? Детей да внуков своих? Я для них живота не щадил, они меня знают!

Для пущей убедительности генерал-поручик в отставке топнул ногой.

Елизавета Михайловна вздрогнула. Виду не показала, что больно. Своих детей не дал Бог, так Петруша всю Москву усыновил. Вот оно как. Всяк как может спасается от несладких мыслей, она ведь тоже тайком благотворит людям, кого достойным сочтёт. Но не все достойны, много злобы в душах прячется. И страшно за мужа, который раз уж она проснётся ночью, - и перебирает ужасы, - один за другим. Сердце из груди выскакивает. Потом обильным умывается Елизавета Михайловна.
Уходила она от мужа в такие ночи, в молельную свою. В церковь домашнюю. Испросил для неё Петруша у владыки Амвросия (2), по слабости жены и немощам её, и литургию батюшка приглашённый служил у них, как положено...

- Петруша, чай без сливок сегодня, - заметила она, наблюдая, как расторопная Катя накрывает на стол. Калачи да солёные бублики, чай, кофе.

Для неё, любительницы кофе, первый завтрак был особой радостью. Здоровье хозяйки крепостью не отличалось, немногие радости она позволяла себе, и утренний кофе был из их числа. На протяжении дня она даже не ела, а поклёвывала еду. Пётр Дмитриевич поесть любил. Более того - любил покормить ближних и дальних, и вовсе незнакомых, он для города «держал стол», как говорили. Не в коня корм - не прибавлял в теле. Вечно в делах, вечно в дороге.

- Что так-то, - раздражительно, даже как-то по-детски, произнёс Петр Дмитриевич. - Я со сливками люблю!

Но к столу присел, взялся за калач. Лизавета Михайловна молчала.

- Не принесли молока, - откликнулась Катя, опередив свою хозяйку. Видно было, что совсем не опасается ни Елизаветы Михайловны, ни грозного на вид хозяина. - Я уж и в лавку бегала, стучалась и стучалась, звала и звала. Нет никого. Я намедни видела прикащика, (3) он точно пьян был, шёл и шатался. Песен не пел, но не в себе был. Не иначе пьяный!

Пётр Дмитриевич взглянул на неё с пониманием, вздохнул. Лизавета Михайловна, да Катя, как и вся челядь, по преимуществу удерживались им дома. Разве вот до лавки сбегать. Могла и не знать Катя, что пьяная эта походка - верный признак язвы моровой Ну, и пьяного человека тоже. Только не пьян был прикащик, ох, нет. А лучше б напился!

Пётр Дмитриевич заторопился. И без того излишне крепкий чай был ему горьковат, а горечь понимания того, что вверенный его заботам город болен и умирает, подгоняла.

Хотел привстать, бросил взгляд на жену - одобрит ли, а Елизавета Михайловна, уловив его порыв, поспешила обратиться с вопросом.

- А что Пётр Семёнович, что глава наш? Виделся с ним? Что делать - обсуждали? Сегодня молока нет, завтра хлеба. И нас не станет этак-то. Дворянство наше за город потянулось, по имениям. Затворниками. А мы, Петруша?

Не следовало ей этого спрашивать. Со вчерашнего дня маялся Еропкин, да молчал. Молчал, не хотел пугать жену. А более того - стыдно ему было. Кто б знал, как стыдно.

Хуже, чем в детстве...

Однажды, в полузабытые уже времена, когда по делам отцовым, читай -государственным, пребывали они в Персии, взял как-то Петя персик с воза, стоявшего в узком проулке, вонзил в него зубы, прихватил другой для отца, да и пошёл дальше без задней всякой мысли. Привык он к тому, что отказа ни в чём нет. Живописный перс в кумачном кафтане, препоясанном алым кушаком, ошалев поначалу от проявленной мальчиком наглости, опомнившись, бросился в погоню, с криком, потрясая палкой...

Перепуганный Петя спрятался за отца, который, впереди шедши, ничего и не видал. Но Петю прикрыл спиной без капли сомнения...

С грехом пополам поняли они друг друга, перс и отец. Отец бросил персу пару мелких монет, тот поклонился, хищной улыбкой сверкнув, да и пошёл восвояси...
А Петю отец извлёк из-за широкой своей спины, поставил перед собой.

- Что сын, позоришь отца? Воровством? Сын дворянский! Надёжа семьи и Отечества! Вот то-то и оно, что дворянский! Сечь не стану. Но только однажды прощу, не в другой раз. Платить будешь всегда! Щедро! Денег нет - жизнью! А этим вот, что не наши - платить втройне!

Он обвёл рукой округу, и Петя впервые ощутил, что всё это - не наше. По сию пору он развлекался миром вокруг, непривычным и необычным, но своим всё равно. Всё и всегда своим было раньше-то! Отец объяснил, что он русский - среди персов...

- Пока в мире мы с ними, плати. В бою же возьмёшь сам, да не в свой карман. В карман то положишь, что государь даст за верную службу. Так-то. А вора иль мародёра сыном не признаю! И что это - моей спиной прикрываешься? Натворил позора - и в кусты. А того понимания нет, что отец тебя прикроет, но не от ответа по делам постыдным и нечестным!

Долго говорил отец. Пока тащил, совестя, сына за руку. Больше всего запомнилось ему байка отцовская про времена Аббаса-шаха, когда жили у персов посольские. Да за два года переняли у жителей восточную лень... Жарко, душно. Переоделись в рубахи местные, кушаками перепоясались... И в таком виде ездили к шаху, оставив в коробьях окованных богатейшие одеяния свои, взятые из царских кладовых. Наевшись, кушаки распускали!

По возвращении домой долго объяснились. « ... и вы тем царскому величеству учинили нечесть же: неведомо, вы были у шаха государевы посланники, неведомо, были у шаха в шутех» ...

Страшно польстило Пете, что и он - государев посланник, как сказал отец. Только повёл себя как те посланники, учинив нечесть. Это было постыдно. Он себе слово дал: никогда больше! Он в двенадцать лет начал службу, адъютантом у отца, и с тех пор не знал за собой позора, по совести служил.

А вот сейчас он стыдился, да как! До слёз, до отвращения ко всему и всех.
Он не удержался от гнева, услышав вопрос жены. И вылил на неё ушат своих чувств. Он кричал!

- Какая тебе деревня! Затворничество какое! Да я тебя... я тебя к Салтыкову (4) отправлю, он уж и государыне письмо слёзное послал, и из Москвы в Марфино уехал - прятаться. Фридрихов победитель! Всё побросал, всё оставил, как тот Фридрих - шляпу свою, и ускакал! Мне, мне такое предлагать! К Салтыкову своему ступай, хороша будет пара! Гусь да гагарочка!

Он задохнулся, упал на стул, с которого прежде вскочил, как ошпаренный, закашлялся...

А потом, отойдя от приступа, взглянул на жену. Она стояла посреди горницы спиной к нему, изваянием печали. Плечи опущены, голова клонится долу...
Захлестнула его жалость. Кто знает, что их всех ждёт, а он её обидел почём зря. Как будто не знал - что бы ни было, она с ним будет. В поле он смертью ляжет - она рядом примостится, и тоже умрёт...

Подошёл к ней, развернул, обнял, чтоб не глядеть в залитые слезами глаза, - вот же напасть! опять стыдно! - сказал:

- Иди, Лизавета. Иди к себе, к матери Казанской. Моли Бога за нас, за всех. За Москву-град молись. Тебя услышит Господь - праведница ты у меня...


1. Пётр Дми;триевич Еропки;н (1724—1805) — видный русский военный и государственный деятель из рода Еропкиных: участник Семилетней войны, сенатор, в 1786—1790 гг. московский главнокомандующий. В 1769-71 гг. возглавлял Главную соляную контору и одновременно надзирал «за здравием всего города Москвы». Во время Чумного бунта 1771 года решительными мерами восстановил порядок в Москве.

2. Архиепи;скоп Амвро;сий (в миру — Андрей Степанович Зертис-Каменский 17 (28) октября , Нежин — 16 (27) сентября 1771, Москва) — епископ Русской Церкви; с 18 января 1768 года архиепископ Московский; член Святейшего синода.

3. Приказчик — наёмный торговый служащий в дореволюционной России. Приказчики работали по письменному договору (и получали по нему жалование) в купеческих лавках или в помещичьих имениях, исполняя должности управляющего хозяйством или поверенного в делах, представителя хозяина. Словоупотребление основывается на приведённом в словаре Даля обороте «приказывать что-либо кому-либо», который имеет значение «поручать, отдавать на руки, на попечение, отдать под чьё начальство». Таким образом, данное понятие приблизительно соответствует нынешнему понятию менеджера, управленца, управителя. В современном значении это слово, по-видимому, стало употребляться после петровских реформ. В указе от 14 мая 1723 года, регулирующем деятельностей торговых представителей, говорится, что «купецким русским людям, у которых прикащики и в лавках сидельцы торгуют именами хозяйскими, впредь тех сидельцев имена хозяевам их записывать в таможне…»

4. Граф Пётр Семёнович Салтыко;в (11 (21) декабря 1698 — 26 декабря 1772 (06.01. 1773) )— главнокомандующий русской армии в 1759—1760 годах, генерал-фельдмаршал (1759), с чьим именем связаны наиболее крупные успехи русской армии в Семилетней войне. В 1763—1771 годах московский главнокомандующий. Владелец подмосковной усадьбы Марфино. Командующий Салтыков сделал знаменитую битву при Кунерсдорфе самым впечатляющим поражением Фридриха II, стоившим ему потери более чем 25 тысяч солдат, а также множества потерянных пушек и боеприпасов; прусская армия оказалась фактически рассеяна. После боя в руки русских попала даже шляпа короля.


                                     ***