Огонь в твоих глазах

Предупреждения: невзаимные чувства, эротические фантазии ( 18+ )

Чуть подрагивающими длинными белыми пальцами она дотрагивается до его смуглой щеки, нежно поглаживает ее, прикасается к приоткрывшимся навстречу алым, сочным, опаляющим ее жаром своего прерывистого дыхания губам. Он видит огонь любви в ее глазах и жаждет поцеловать ее — слиться воедино с ее влажными розовыми тонкими, но изящно очерченными губками, утонуть в ее огромных светло-карих миндалевидных глазах.

Повинуясь порыву, он быстрым движением притягивает ее к себе, сжимает в объятиях, нащупывает расположенные сзади застежки платья, которых, казалось, было невероятно много, но, несмотря на это, он поспешно расстегивает их, ощущая дрожь нетерпения во всем своем молодом сильном теле.

Видимо, ее отец-портной на славу потрудился над платьем единственной дочери, но это уже не поможет, ведь все застежки расстегнуты. Дело за корсетом, шнуровку которого он быстро и легко расшнуровывает порывистыми проворными движениями ловких пальцев.

Оказывается, это дело требует не меньшей сноровки, нежели владение шашкой или пистолем. Но он успешно справляется, и нынче его будущая жена предстает перед ним обнаженной, необычайно прекрасной и невинной. Ее белая кожа мерцает в мягком свете золотистых свечей, длинные волнистые волосы иссиня-черным каскадом рассыпаются по округлым плечам, упругой высокой, нервно вздымающейся груди, которую она смущенно пытается прикрыть ладонями изящных белоснежных рук.

Но, видя ее смущение, он распаляется еще больше, страсть, желание, любовь целиком и полностью подчиняют себе его тело, проникают в самую глубину его души, которую он навеки готов отдать лишь ей одной, любить ее всю оставшуюся жизнь, пока смерть не разлучит их навеки, но и на том свете, в раю или в аду, он ее не забудет. Никогда не забудет.

Не в силах ждать более ни мгновения, он подхватывает ее легкое, почти невесомое тело на руки и бережно опускает на постель. Она гладит его темные, остриженные полукругом волосы, касается ладонью спины. Дотронувшись до ворота его белой, расшитой цветами рубахи, она чуть слышно шепчет: «Сними»…

Сняв рубаху и шаровары, он опускается рядом, жадно приникает к приоткрывшимся навстречу губам, сильными руками ласкает грудь, опускается ниже, касаясь внутренней стороны бедер, наслаждаясь нежностью и шелковистостью ее кожи, прокладывает дорожку из поцелуев к низу живота, касаясь губами черных вьющихся волос, ласково приглаживает их ладонью.

Услышав ее слабый стон, он приподнимается и, разведя ее длинные ноги в стороны, заключает в объятия, крепко прижимаясь всем телом, желая в этот миг лишь одного — слиться воедино, стать одним целым, полностью раствориться в ней — единственной, желанной для тела, сердца и души.

Осторожно проникая в ее разгоряченное тело, он начинает медленно двигаться, стараясь причинить как можно меньше боли, чтобы ей было так же хорошо, как и ему в этот чудесный, незабываемый миг. Она кусает губы, стараясь сдержать рвущийся наружу стон, впивается ногтями в его спину, поднимает ноги чуть выше, умоляя двигаться быстрее. Последние резкие толчки, и он, сам уже не сдерживая стона наслаждения, изливается в нее горячим семенем. Семенем любви.

Он жаждет, чтобы оно принесло плоды. Чтобы его любовь не пропала всуе, чтобы она принесла им дитя и много, много счастья. И сейчас он слышит ее нежный голос, она зовет его по имени: Богдан…

— Богдан! Богдан, черт тебя дери, поднимайся!

— В чем дело… Где она? — растерянно заморгав глазами, он рывком сел на жесткой кровати.

Общежития Иезуитского коллегиума отнюдь не располагали удобствами, наоборот, обстановка была довольно аскетичной, студентам не пристало думать ни о чем, кроме учебы. Но старший сын чигиринского подстаросты Михаила Хмельницкого — Богдан никогда ни о чем другом и не думал, обычные студенческие развлечения, вроде попоек в тавернах и общение с гулящими девицами, ему были неинтересны.

Он с удовольствием и искренним интересом изучал риторику, польский язык, латынь и другие предметы. Ведь он обещал отцу преуспеть в учебе, отец желал видеть сына образованным, добившимся высокого положения человеком, и юный Богдан обязан был оправдать все его ожидания.

Лишь в последний год учебы в коллегиуме его мысли стали занимать не только занятия. Богдан влюбился. Влюбился без оглядки в молодую, прекрасную девушку, с интересом разглядывающую их коллегиум.

— Красивое здание… Жаль, что женщинам нельзя учиться… — тихо сказала она, будто бы самой себе.

Заметив Богдана, она смущенно улыбнулась, но тут же весело добавила:

— Хотя меня сюда не приняли бы, даже будь я юношей, он ведь только для католиков.

Но Богдан возразил, что этот коллегиум не только для католиков, ведь он — православный казак и отнюдь не собирается менять веру. А она оказалась не православной и не католичкой, да и вообще не христианкой. Ее звали Рахиль. Но ее вероисповедание не значило ровным счетом ничего, ведь он окрестит ее и женится, в ее ответном чувстве он был уверен. Рахиль не позволяла переступать границы дозволенного, но и не отказывалась с ним тайно встречаться.

Она говорила, что тайные встречи это весьма романтично и не нужно портить все разговорами о крещении и свадьбе. А он мечтал о том, как привезет ее на свой хутор Суботов в Чигирине, как представит отцу с матушкой, как крестит свою Рахиль в их уютной маленькой церкви, а потом женится на ней и они будут бесконечно счастливы. Конечно же, у них будет много детей — сыновей и похожих на нее красавиц — дочерей.

Родители не будут возражать против подобной невесты, ведь они делают благое дело, обращая неверную в истинную православную веру. Разве плохо, коль иудейка станет христианкой? Они с радостью примут ее, Богдан был в этом уверен.

— Богдан, нам нужно идти! Профессор осерчает за опоздание, ты же знаешь, — слова своего соседа по комнате Степана он слышал будто в тумане, все еще находясь в обволакивающем прозрачной дымкой плену своего прекрасного сна.

Там, где он видел огонь любви в ее глазах. Там, где он полностью владел ею. Там, где она принадлежала ему. Но сбудется ли когда-нибудь этот чудесный сон?

— Где же она… — вновь пробормотал он.

— Да кто она? Эта жидовка? Далась она тебе, — усмехнулся Степан.

— Не смей так говорить, я ее люблю и она станет моей женой! — нахмурившись, огрызнулся Богдан, гневно сверкнув черными глазами.

— Прости, брат. Я это не всерьез, — испугавшись его гнева, опустил глаза Степан.

Он знал, что соседа лучше не злить понапрасну, ведь Богдан отличался мстительностью. Обид он не прощал и запоминал надолго.

***

— Ты богат и красив, ты станешь прекрасной парой любой девице… любой православной казачке. Пожалуйста, Богдан. Не будем об этом говорить.

— Как же это не будем? Мне скоро ехать до дому, в Суботов. Я поеду с тобой, серденько мое. — Взяв Рахиль за руку, Богдан поднес ее ладонь к губам, жарко поцеловал ее.

Срок его учебы подходил к концу, и ему нужен был ответ на самый важный вопрос в его жизни: станет ли она его женой, свяжет ли навеки с ним свою судьбу?

— Я… — в нерешительности замолчав, Рахиль с опаской взглянула на него.

Она боялась признаться ему в том, в чем должна была, ведь в этом красивом молодом человеке чувствовалась внутренняя сила, граничащая с жесткостью, если не с жестокостью.

— Ежели боишься осуждения отца, так он простит тебя, когда у нас родится сын, я слышал, что ваши люди добры к своим родным. — Богдан крепче сжал ее руку. — А что до общины, так на что они тебе, коли мы друг друга любим, кохана моя? У нас в Суботове тебе добре будет.

— Но я не говорила, что люблю тебя и ничего не обещала. Ты очень хорош собой, ты мне глянулся, но... Я совершила ошибку, мы не должны были видеться! — Рахиль поспешно встала с большого поваленного сильной грозой дерева, на котором они сидели.

Похоже, гроза собиралась начаться вновь, и гораздо более сильная, нежели минувшей ночью.

— Да как же так? — лицо Богдана на мгновение исказила душевная мука, в черных глазах мелькнуло отчаяние, но в следующий миг оно сменилось гневом.

Встав вслед за ней, он крепко схватил ее за руку:

— Что это значит?!

— Я выйду замуж за Давида, он сын давнего друга отца.

— Ежели тебя отец неволит, то я увезу тебя и никто никогда тебя не увидит и не потревожит, серденько. Все добре будет, не бойся. — Прижал ее руку к своей груди Богдан.

— Не неволит, Богдан. Я люблю Давида и иду за него по своей воле. Я не думаю, что ваши традиции и вера мне подойдут, я не уверена, что смогла бы там жить и быть тебе доброй христианской женой. Ты еще встретишь свою любовь, — слабо улыбнулась Рахиль.

— Вот как? — гневно сузил глаза Богдан. — Ах ты курва! А я дурень, думал, что кохаешь меня! — Взметнув руку, он наотмашь ударил ее по лицу. — Я бы мог силой увезти тебя к себе, сделать нашей джурой*, заставить целовать нам ноги, как вы и должны — антихристово племя! Но я этого не сделаю, потому что видеть вас, жидов, больше не желаю. Но знай: Ты еще услышишь обо мне, ты меня еще попомнишь, жидовское отродье.

Отныне Богдан знал, что огонь ненависти сильнее огня любви.



Примечания

Слуга ( укр.)