Преодоление. Часть 1. Прыгуны. Глава 49. Сплошная шняга

Глава 49. Конец прыгунскому бизнесу или — «сплошная шняга»

Тула. Окончание лета 2001 года. Улица Луначарского. Главпочтамт. Скуратово

Вадим оторвал ладонь от шляпки звонка и почти мгновенно растворилась дверь, словно отец подстерегал его за дверью, обходясь в засаде. Вадимка напрягся! Их взоры скрестились. «Папочка», как ему глюкануло, устрашающе чёрство поглядел на появившегося сынка, с прохладцей проверещал приветствие и с ноткой колкого предостережения в словах «заходи … заходи», испарился. Нервишки Вадика взвинтились, и он разволновавшись обобщил, привнёс уточнение. «Папундер сердит. Полнейшие — игнор и презренье!» Припоминая отцовский взор, подначил он себя и ввалился в прихожую — готовый признаться во всех грехах. «Обстановочка раскалённая!» Затворяя двери, умозаключил наскоро парень, но оглядевшись — изумился! Впрочем, то, что ему бросилось в глаза, его не столько ошеломило, не столько затормозило само хотенье повиниться, сколько сбило с пахвей. В квартире наличествовал идеальнейший порядочек, а мельком заглянувший в парадную комнату сынок присёк, что мать с отцом, вальяжно развалившись в креслах — мирненько беседуют. Милиционеры отсутствовали. Не переобуваясь в домашние тапки, недоумевающий сыночек так же прошвырнулся на кухню, но и там представителей правопорядка не сыскал.

— Что-нибудь случилось, сынуля?! — с беспокойством окликнула мама.

Вадя вернулся на коврик в переднюю и принялся разуваться, всё ещё находясь в недоразумении.

— Нет мамуль, всё хоккей! — обливаясь потом и терзаясь недопониманием, но уже категорически не желая ни в чём сознаваться, пробурчал он. Матушка появилась в дверях и прожигая пытливым взором вдруг спросила:

— Что происходит, сыночка? Как отдохнул?..

— Классно гульнул! Пикничок ништячный закатили. Но … — смущается он, — милицейский козлик у подъезда. К кому гостьюшки нагрянули? — его так и подмывало, подзадоривало приобщить, — «думал к нам!» — но сдержался.

— А-а, вот ты о чём! Соседки, которые сверху жительствуют, давечь поцапались. Старухи-погремухи совсем опупели! — Подскочил к проёму папаня с объяснениями и немедля сменил темку. — Вольдемар, мы тутось с мамулей посовещались и вздумали подарочек тебе замастырить … оцени, он в твоём логове!

Сын с любопытством проковылял в комнатёнку и незамедлительно, через пару секунд, выпархивает оттуда, с неподдельной восторженностью растягивая улыбу:

— Это мне?! Ошалеть! Спасибочки … давно мечтал о таком … — поблагодарил он, убеждаясь, что и так чрезмерно обострённое чувство моральной ответственности перед родителями за свой проступок, теперь куда похлестче вцепится когтями в душеньку. Но и стерёгся также навлечь подозрение потому, что раскаяние уже грызло сердце как алабай косточку (что не могло оказаться не замеченным смекалистыми родичами) и он поторопился скрыться в «конурке». Нет! Он не настолько страшился скомпрометироваться и не малодушествовал, но сам факт — вызывал муки совести и гадливость. «Они мне современнейший музыкальный центр Panasonic подарили … а я их обкрадываю. Вот подлюга!» Бичевал и бранил он, но и утихомиривал себя обещанием. «Деньги научусь делать — всё, до грошика возвращу».

Задвинув щеколду, Вадимка прилёг на тахту и задумался. «Сплошняком непонятки! Почему родичи молчат? Точно ничего не было?! Смешит то, что прибрались: чистёхонько … порядочек как в церкви … — и ни гу-гу! Почему скрывают, что их обворовали? Или может мне это приснилось?!» Он тряханул головой и порешил, что лучше не будет терзаться тем, что благоприятно закончилось. Зная родителей, был уверен, что если б подозревали — спросили б. «Да что там! Выпытывали бы — филигранно и неотвязчиво! А туточки умиротворённость. Спокуха мертвецкая!» Паренёк расслабился, поудобнее разложив конечности и туловище на мягкой и упругой подстилке для лежания. Он вознамерился предаться более услаждающим воспоминаниям. Более приятным и тешащим. Однако сразу почему-то вспомнилась ссора с Марией. Но он отпихнул душевную шатость, подумав: «Машуня молодчина … надёжна и не алчна! Честная и правдолюбка. Это хорошо! Не обманулся. В ноженьки кинусь … что-нибудь наплету … покаюсь — простит!» Он не сомневался, а потому углубился в пережитое, в недавнее. Неосознанно навязывались и миловали воображение давешние, ещё не забытые, прикосновения и ласки. Он всё ещё был под впечатлением! Любовные утехи и ощущения развернулись так, как будто он воочию переместился и в пространстве, и во времени. Чисто он там — и рядом Мария, которая осязалась всеми рецепторами кожи. Вот … он дочиста голенький, ослабленным телом, разбуженным и расцветшим сердцем после произошедшего бурного секса лежит рядышком с обожаемой женщиной. Он, как и тогда явственно воспринимал присутствие обнажённости, впритирку прижавшейся к нему, Марии. Они настолечко плотно примыкали телами, что Вадик чутко осязал и ровное беззвучное дыхание любимой, и бархатистость её соприкосновенности. «Машенька!» (как самопроизвольно отныне раздавалось у него в голове), с прикрытыми веждами и полуприкрытым бутоном уст, вероятно грезила о чём-то сокровенном. Её личико расплывалось в блаженной улыбке, источающей истому и услаждение. Это настолько реально виделось и ощущалось им, что он даже поёжился. Приникнув головкой и туловищем к Вадиму, змееподобно обвивши его торс разбросанными вразнотык изящными обнажёнными конечностями, пассия (приносила и приносит!) соприкасанием к нему невероятнейшее всеблаженство. Вадим до сих пор не скумекал, каким-таким образом вся эта «секси-вакханалия» на тот момент стряслась?! Как будто надиктованное блудодейство творилось под гипнозом! И ведь произошла, так называемая, предвосхищаемая «сексотерапия» — (до нелепости!) вопреки ожиданию. Как бы заневедь. Непредсказуемо. Даже стихийно! В невменяемости. Словно оба спятили. А бесстыдные оголтелость с распущенностью воспоследовали именно в следствии непродолжительного помутнения их рассудка. Едва лишь Вадик возникнул, только перешагнул порожек обители и — возлюбленные, распалённые яростной страстью, внезапно охватившей их, и доведшей до обстояния аффекта — набросились друг на друга. Де-факто! Никаких прелюдий. Ни заигрываний. Ни намёков. Ни притязаний. Никаких заманиваний и договорённостей: хлоп — и он раздетый; хоп — и раздета она! Остальное — туман впересыпку со вспышками приятностей и ненасытностью. Скороспелость страстей и поспешность взаимодействий, вершились в сумасбродном эфемерном полусне … или — в шальном пароксизме?! И только осиротелые пожитки, вереницей остававшиеся валяться от порога до кровати, изобличали их стремительный путь. Он вспоминает — как с услаждением, будто хмельной безропотно поддавался нажиму и принуждению со стороны желанной властительницы; как подтанцовывая и кружась, они импульсивно и скомкано тискались в объятьях, не считаясь с приличиями … орудуя на взаимном опережении и вовсе не думая: об удобствах неудобствах, о сообразности или неосмыслённости творимого. Малосопоставляясь с реальностью, на ходу срывая одежды (не щадя ни пуговиц, ни застёжек-молний!) они ввалились в спаленку, где экспансивно стягивали уже последние элементы нижнего белья. И как одержимые, не разбирая ни спальных принадлежностей ни устраняя акрилового покрывала, сходно с безумцами, изголодавшимися по теплу и ласке — упали в постель!

Как можно ещёжды оправдать столь торопливые и покомканные неблагопристойные деяния существ вершинной ступени земной иерархии? Как можно было бы ещё назвать сотворившуюся непредвиденность?! — если не Любовью. Неадекватность представлялась ещё больше возбуждающей, дразнящей и до нестерпимого сладостной. Инстинктивно подчиняясь приказам: догадываясь или предполагая, — он выделывал, как ему впечатлялось, немыслимые продерзости. А сопричастница подыгрывала: или словесами подначивания … или уступчивостью, в виде предоставления позировки. А то и вовсе направляя волшебнейшими пальчиками. Эти нежнейшие прикасания, он и тотчас чувствует — там, у себя внизу! (В его мыслях!) как давеча — они и сейчас воеденились … окунувшись в безудержность плотской забавы.

«Ей-богу умру за Машеньку». Ручался он и божился.

Вдоль шоссе простиралось пустынное холмовье, это был пространный заброшенный участок земли. Они многократно здесь проезжали. Подавляющим представлялись: подъёмы, низины, заросшие чащобы … а в лабиринте всех этих непроезжих неровностей и — финтила петлистая автогрунтовка. Газель съехала с асфальта как раз на эту дорогу и по её извилистости и ухабистости, начала всесторонне вилять: где-то пробуксовывая, где-то ускоряясь, но беспрерывно сотрясаясь. Накрапывал слабенький реденький дождичек. Влажность пребывала умеренная, поэтому проходимость транспорта пока что оставалась удовлетворительной. Машина, заехав на возвышенность, малость притормозила и, без предисловий нырнув обоими колёсами в глубокую яму, окончательно тормознулась.

— Дядь Паш, что стряслось? — оглядывая холмы и буераки, поникшие берёзки одиночки да сосенки, встревоженно поинтересовался Андрюша.

— Да вон гляньте!.. — кивнул на обочину дороги удивлённый водитель, показывая кивками подбородка на тёмную кучу чугунных чушек. — Это ктой-то тута отгрузился. И почему?!

Сидевший у окна Сергей, протерев рукавом вспотевшее стекло и присмотревшись, неожиданно вскрикнул:

— Ёжкин кот! Кто-то литки посеял! — отворяя дверку и спрыгивая с подножки, он, непрочно осознавая, пробормотал, — непостижимость какая-то … уложены.

Бригада из трёх человек торопливо покинула салон машины и замерла у кучи, неприязненно осматривая её и не маскируя озадаченности.

— Не посеяли, а оставили. — В раздумчивости пощипывая пальцами мочку уха, пустился в дискурс дядя Паша.

— Взгляните, а там ещё одна! — вскричал Серёжа, глядя чуть одаль и указывая туда пальцем. — Ух-ты! а за сосной третья! Сплошная … шняга … четвёртая …

Вскоре они насчитали, не сходя с места, около шести подобных куч.

— Да! Напряжённая биосфера … — снова в потерянности и не задумываясь о сказанном пролепетал Мышка.

— Я не верю, что всё так худо … поедим в утильприёмку, проверим, удостоверимся … — стал настаивать Андрюха.

— Ну раз уж приехали — убедиться невредно будет. Покатили в утильку … там определимся. — Поддержал Серёжка, хотя мысленно подготавливался к худшему: «Похоже бизнес накрылся медным тазом … знать, не врали пацаны». Рассуждал он. «Придётся пораскинуть мозгами, чем дальше заняться и на какие рельсы становиться. Желательно на легальную, на предпринимательскую деятельность перенести свою энергетику. Благо деньжонку скопили!»

За шесть часов до всплытия на поверхность «злосчастного факта», они теоретически знали о произошедшем ударе судьбы. Но подтверждений, как таковых, не было и им не верилось. С утра они случайно встретились у Главпочтамта с Селезнёвым Борисом, посередь прыгунов с гордостью носящего кликуху Каланча; и завязался меж ними вот такой разговор.

— Приветули, братаны! Когда последний разик прыгали? Небось ведаете теперча как воду в ступе толочь?! — наперво полюбопытничал тот, поочерёдно с достоинством пожимая руки и Сергею, и Андрею.

— С неделю, наверное, в прогульщики записываемся. Нелётная погода. Сам подумай — какой дундук в такую дождливую и склизкую погодку скакать надумает? Нынче подсохло так что … вылезем, выползем! — Скороговоркой отпарировал Андрюшка.

— Ну … тады могли и не слыхать. — Затарахтел высокорослый парнишка. — Есть две новости. И обе плохие …

— Ну докладывай. Рассказывай, возвеститель ты наш, недобрый! — хмыкнул Андрей, шутки ради толкаясь плечом.

— Первая: Шкета помните? — не обращая на пихания и подталкивания Андрея, однотонно загалдел Каланча. — Который опосля Сафроновой смерти на поезда прыгать перестал и … на Косогорский металлургический завод грузчиком устроился …

— Естественно помним ... — искренне заинтересовался Серёжа. — Молодцом! И что в этом плохого?

— Под погрузчик забурился дурашлёп. Насмерть раздавило сердягу …

— Фьють! — просвистел, ошеломлённый Сергей. — Слыханное ли дело?

— Завтра похороны.

— Жалко пацана. Дельный малый был … земля ему пухом … а вторая какая весточка-новостишка? — запаливая сигарету и раскуривая её, не унимался Андрюха.

— Не-е, то — не новость, а отвратительная сенсация. Бомба! Ужели не слыхали?! Неужто прозевали, пробуратинили … что со вчерашнего дня ни в одной приёмке — чушки не принимают? Причём ни-ка-кие!

— Что-то неправдоподобное. Не верится. Да с тебя взятки гладки!

— Лично, когда услыхал, охренел … но — братва трепаться не станет.

— Причину не сказали?

— Да фиг его знает. Длиннющие ручонки у этой бессвязицы. Не забыли, как три года назад бабёнку чугунякой пристукнули? Кстати, на моём участке сброса. Кого угораздило? Мои, да и сам я, не работали. Я так ваще был в отлучке — в Москве на сессии торчал … а бабёнке, судачат, полчерепушки снесли! Так вот это — отголоски … так сказать, информповод. Короче, власть имущие или власти предержащие, словом — толстосумы, сыздавна планировали такое запрещение узаконить … никто не располагает толком информацией. Одни лишь слушки!

— Когда Бормотуху пришибли, мы тоже не работали … так в тот день никто, вообще не работал. … гололедица и холодрыга была. Да и ментяры недельки две безвылазно по железке шастали. Ясень пень — все затихарились. — Морщась припомнил Андрей. — Менты вынюхивали. Высматривали. Выспрашивали. Памятуем конечно!

По всему городу и тульскому пригородью, на пустырях, недалеко от утильприемок стихийно образовались погосты с многочисленными чугунными кучками-памятниками «прыгунскому бизнесу» или как ещё их назвали — «могилами погибших надежд».


Конец первой части.

Продолжение следует ...